Она хрустела щёткой для волос перед зеркалом, разглядывая углы своего лица.
— Но всё это бо-о-ольшая работа! Не понимаю женщин. Вокруг столько вещей и увлечений, а они хотят нянчиться с такими же как они, только маленькими. Если они вырастут — они же станут не лучше родителей, так? Тогда зачем их рожать?
— Причина та же, что и в твоём лесу. — я стряхнул пепел с папиросы в консервную банку, прежние внутренности которой послужили неплохим ужином вчера, вместе с гарниром. Вера училась готовить.
— Да что ты такое говоришь! — воскликнула Вера, отбиваясь от липнущего к пальцам длинного волоса. — Если б я только знала, что вместо добычи еды и родов детей можно кататься на кабриолете и танцевать!
— Мы ведь... вымрем, если перестанем рожать? — я водружал дымовую трубу на борт миниатюрной "Лузитании". Занимал свободное время и свои пальцы, как советовала мне и всем здоровым мужчинам Вера после одного из женских собраний.
— Людей и так полным-полно кругом. Я почитала историю, их сейчас больше чем во все века раньше. Я бы повременила. И без меня обойдутся.
— Тебе же нравился Рейх, и что женщина должна воспитывать его будущих граждан. Что с тобой случилось?
— Я видела только красивую игру слов, от которой у всех блестели глаза. Я тоже хотела в неё сыграть. Но в перерыве между собраниями все женщины вдруг поникли и начали сетовать о том что зря родили третьего ребёнка: "Люцио такой неопрятный, весь в папу-алкоголика! Ещё и на сиделку денег не хватает". А их рассказы о своих любовниках! Ничего не понимаю... Если вам нравится заниматься любовью или курить сигареты — то вы так и скажите друг другу! К чему вам всё это лицемерие, человеки? Нацепили на себя благородность, и ходят, важные...
Я поднял "Лузитанию" чтобы подкрасить ей ватерлинию. Пара неудачных мазков и мои глаза вцепились в кончик указательного пальца Веры. Пара секунд — и как только я начал различать линии на подушечке, Вера приблизила палец к своей груди. Её халат соскользнул по предплечьям и задержался на локтях. Внешний мир за окном провалился в пропасть из-за страшной катастрофы и я попытался спастись, схватившись за Веру — зажмурился и обнял её. Хотел поцеловать, растирая ей лицо своими сухими губами.
Или мне всё это показалось. Когда я открыл глаза, Вера стояла спиной и завязывала пояс своего халата. Обнимал я только себя, цепляясь ногтями за собственную поясницу.
— Вот видишь, — сказала Вера, высматривая из-за плеча. — всё на свете забываете, только палец покажи. А ещё называете себя: ци-ви-ли-за-ци-я! Что за вздор!
"Лузитания" лежала, разбитая твёрдым океаном деревянного пола.
— Можешь взять мои ипомеи, они расцвели, — говорила Вера с папиросой в зубах, добывая огонь из боков спичечного коробка. — Хоть какой-то прок будет от такого "рукоделия".
— Тщеславные курицы, будто за этоих взяли замуж, — сказала она самой себе, сквозь молочные кольца табачного дыма.
Останки "Лузитании" пришлось подобрать и вернуть в сухой док между толстым романом "Жерминаль" Эмиля Золя, и подобранной специально по высоте подшивкой "НС-Фрауенварте" — Вера любила разглядывать эти журналы, выпытывая идеи для своих, обычно воображаемых из-за размера дохода, нарядов.
Вера открыла дверь и исчезла в коридоре, протянув за собой по воздуху шлейф из дыма и оставив меня наедине с мыслями о произошедшем. Никаких мыслей в голову так и не залезло, а дела на сегодня остались. Я вытащил из шкафа свою пожёванную рубаху и разложил её на кровати. Электрический утюг раскалился и я взялся править его курс среди швов, приводя хлопчатобумажное море в состояние штиля. Заодно показывая собственному беспокойству что капитан на этом корабле я, и могу сам привести свои вещи в порядок.
Что ж, ипомеи так ипомеи. Голубые, полупрозрачные, скромные, милые, в обёрточной бумаге из-под очередного подарка Вере от её нового ухажёра. Всё же лучше, чем снова врываться в цветочный магазин с требованием выдать помпезный букет за деньги, которых у меня не очень-то и водилось в кармане.
Зеркало выдало мне образ молодого человека, довольно опрятного. И выглядел он в целом недурно. Не знаю, соответствовал ли я ему. Зато имел над ним власть — мог исказить его лицо, чтобы и он выглядел сконфуженным.
Фрау Штайзер и Вера, успевшие стать подругами, судачили о том и о сём, выдыхая дым между репликами. Я прошёл мимо них, сняв шляпу перед обеими. Бакалейщик герр Прейер тоже не обделил вниманием и проводил меня приветливой улыбкой из-за спин своих покупателей.
— Какие голубые и милые, — сказала Эльжбета и заулыбалась — сам выбирал? Честно скажи.