Даниэль тоже человек и долго терпеть он не смог, в один момент все-таки раскрыв свою тайну. Это произошло очень глупо и ненарочно. Мальчик думал, что Клементина слишком занята и не заметит, как он при помощи магии уберет лежавшее на пути, большое бревно, но Клементина в свою очередь заметила. Сказать, что она удивилась, — ничего не сказать. С широко раскрытыми глазами и шоком на лице, с минимумом слов на языке и с массой вопросов в голове, она обернулась к Шону, а юноша только и мог, что с таким же удивлением ответить глупой улыбкой. Он не ожидал, что все это всплывет вот так, но в конце концов разрешилось даже это. Братья объяснились перед девушкой, извинились, что скрывали такую тайну от нее, но Клементина все поняла и обижаться не стала. Не каждого человека можно посвятить в такие семейные секреты, и правда.
И тем не менее просто так ситуация не забылась. После произошедшего возник вопрос, вылившийся в целую вечернюю дискуссию между Шоном и Клем, дождавшихся, пока мелкий уснет. При Даниэле упоминать его альтернативную версию никто не хотел, дабы избежать лишних неприятных вопросов, поэтому приходилось ждать глубокой ночи. И вот, когда дождались, парень и девушка все-таки решили этот всплывший вопрос обсудить. Обоим было интересно, а мог ли Даниэль из другой реальности обладать такими же способностями, что и Даниэль из этой? Обсуждали долго, но в конце концов к одному решению Шон и Клем не пришли. И во многом потому, что постепенно каждый их диалог, так или иначе, перетекал в совершенно другое русло.
Затрагивая тему альтернативных версий самих себя, Шон и Клементина часто вдавались в своеобразные воспоминания, делились своими мыслями. Подростки стали друг для друга такими «товарищами по несчастью», но дальше в отношениях продвинуться не могли. Клементину как девушку Шон упорно не воспринимал, особенно учитывая, что она постоянно напоминала ему свою противоположную версию, впрочем, и Шон точно так же не смог заменить Клементине ее возлюбленного. Со временем тоска, которая раньше отходила на второй план, стала усиливаться и откровенно мешать. Особенно это касалось Клементины.
Спустя какое-то время после диалога в поезде, девушка поймала себя на мысли, что она все-таки тоже что-то чувствует. Чувствует, что Шон из параллельного мира где-то есть, и не просто где-то, а где-то близко. Она не могла объяснить, что это за ощущение, но уперто верила в его правдоподобность. Шон, однако, так не считал. Юноша боялся, что Клементина просто пытается себя в чем-то убедить — в чем-то, чего на самом деле нет. Да, возможно, это могло показаться эгоистичным с его стороны, но как есть, Шон девушке не верил. Не говорил открыто, но подозревал. После того, как он узнал, что до их разговора Клементина совершенно не чувствовала присутствие альтернативного Шона, юноша сделал очевидный вывод: наверное, она ничего не чувствует, потому что на той стороне больше никого и нет?.. Это было бы логично, но вдаваться в такие мысли Шон себе запрещал; он чувствовал, что поступает неправильно, если думает об этом. Клементина ему так доверяет, с такой надеждой каждый раз рассказывает об этом чувстве, что Шон просто не хотел огорчать даже образ девушки в своей голове, не то что ее физическое воплощение. Однако, как оказалось позже, правило «Доверяй, но проверяй» работает и в обратную сторону. Ставь под сомнение, но не исключай возможности. В этом Шон впоследствии и допустил ошибку.
***
Это произошло на следующее утро. Когда Шон и Даниэль еще мирно высыпались после долгого вечера и короткой ночи, Клементина уже стояла на ногах, молча орудуя в их «походном лагере». Такими методичными действиями девушка пыталась себя успокоить. Всю ночь ее мучили странные ощущения: Клементина ворочалась, не в силах найти удобное положение, в котором прекратился бы этот навязчивый зуд где-то под сердцем; ей было холодно или жарко — девушка сама толком не могла объяснить то состояние, в котором она провела целую ночь. Подобное уже случалось раньше, но гораздо тише и ласковее. В то время как прежде ее новая «болезнь» больше напоминала приятный морской бриз, сейчас она превратилась в настоящий пугающий ураган. С каждым днем Клементина чувствовала, как что-то в ней заметно менялось. Она все чаще и отчетливее испытывала один и тот же спектр эмоций: необъяснимый страх, тревогу, волнение — и, кроме всего прочего, пульсом под сердцем бьющее ощущение, которым она все это время так хотела поделиться с Шоном. Но, как ни странно, тот отказывался ей верить. Возможно, юноша и не озвучивал свои мысли вслух, но Клементина спокойно читала это по его глазам. Хотя старший брат Диас из ее мира по характеру больше напоминал противоположность ее Шона, нежели копию, мимикой парни соответствовали друг другу, не допуская ошибок. Поэтому увидеть скрытое Клементине не составило большого труда, однако, несмотря на то что ей и было несколько неприятно чувствовать недоверие, умом она все понимала. Это была не ситуация, а сплошное невероятное совпадение, больше походящее на выдумку больной детской фантазии. Только Шон упоминает о своем чутье, как Клементину посещает точно такое же чувство. И самое интересное, что при этом, последние пару дней, когда девушка ловила на себе косые взгляды Шона, она не расстраивалась, напротив, лишь усмехалась, глубоко в душе смеясь сама над собой. Кто бы что ни говорил, а она привыкла к такому отношению. Сколько бы ни старалась, на фоне других Клементина всегда будет оставаться всего лишь глупым ребенком с ее детскими выдумками. И это факт.
Закончив задумчиво перебирать и пересчитывать остатки еды, Клементина поднялась с колен, отряхнулась и уверенно решила насобирать хвороста для костра. К тому моменту, как братья проснутся, девушка хотела закончить приготовления к завтраку самостоятельно — порадовать их, принести хоть какую-то пользу. И тем не менее такие благородные мысли, если и занимали какое-то место в голове Клементины, то совсем незначительное. Она просто хотела побыть одной, все обдумать, и маломальское «партийное задание» вполне могло создать ей внушительное алиби для этого. Снова и снова, несмотря на какие-либо попытки отвлечь себя, Клементина возвращалась к одному и тому же. Она — глупый ребенок. И всегда была им. Для родителей, для друзей, даже для Шона — что для одного, что для другого. Вот какие мысли занимали голову девушки и занимали ее далеко не первый день. Казалось бы, откуда Клементина могла взять подобные громкие выводы, а главное — зачем ей думать об этом? Все дело в Шоне. И даже не в том, который спит не так далеко, в лагере, нет. Дело в Шоне из ее снов. Из-за мучающего ее чувства близости к парню, близости к разгадке произошедшего, Клементина все чаще ловила себя на мыслях о нем. Вспоминая диалог в поезде, девушка думала: Шон так много может рассказать о ее параллельной версии, столько хорошего, мол, она его многому научила, — а она что, сама Клементина? Говоря о своем Шоне из апокалипсиса, что она может назвать хорошего? В чем он ее изменил? Где помог? Почему они все-таки связаны? Вот какие вопросы наталкивали Клементину на мысли о том, что она всего лишь глупый ребенок. Ведь это был не кто иной, как Шон, кто наконец раскрыл ей на это глаза. Он помог ей в этом, в этом и изменил. Вот причина, особенность их связи.
Все проблемы человека идут из его детства. Слыша эту фразу, юная Клементина лишь уверенно кивала головой и соглашалась. Во всех своих бедах девушка привыкла винить родителей, их несерьезное отношение; это они сделали из нее «глупого ребенка», и именно этот предлог использовала Клем, когда сбегала из дома. Она хотела доказать, что способна жить самостоятельно, способна быть взрослой, и не нужна ей помощь мамы и папы. Однако встречи с Шоном из ее снов, образовавшаяся между ними связь, со временем изменили ее позицию. Благодаря Шону, Клементина наконец поняла, в чем заключалась ошибка. Нельзя винить родителей во всех своих неудачах. И Шон из апокалипсиса, который лишился этих родителей еще в первый год конца света, дал ей понять почему. Каждый человек формирует себя сам, а вместе с тем меняет и отношение окружающих к себе. Не люди виноваты, что они смеются над тобой, а ты виновата, раз даешь им такие поводы и возможности. Клементина всю жизнь обвиняла родителей за то, что, уезжая в командировки, они ей не доверяли, не давали шанса самой о себе позаботиться, даже в тринадцать лет оставляя на попечительство няни. Всю жизнь она обвиняла друзей и одноклассников за их временами деланные улыбки, прямо кричащие: «Хотя ты и сморозила глупость, мы все равно тебя любим». И среди этой толпы лицемеров один только Шон — как оказалось, не вечный спутник ее снов — не улыбался, молча глядя на то, как Клементина в очередной раз оступалась, по детской глупости допуская ошибку. Он не поощрял ее, как другие, наоборот, лишь упрекал и насмехался. Конечно, легко судить ребенка, будучи восемнадцатилетней «сознательной личностью», думала Клем сперва, но впоследствии именно этот жестокий суд и стал для Клементины тем костылем, на который она могла опереться.