На этом моменте Давид вспомнил и еще кое о ком. Ему стоило написать сестре про проделки ее сына.
Вообще, он частенько жаловался семейству обо всем, что творилось, и честно писал сестре длинные письма, в которых подробно расписывал все проделки ее отпрыска.
Таким образом, не укрылось от его Симонии и то, что Вильгельм постоянно удирал со своего рабочего места, чтобы полежать лишний час на берегу, ни то, что он не желал вести себя, как того требовали «скучные» и «чопорные» правила Дворца. Ни то, что он однажды подрался с купидончиками, не соизволившими отдавать ему посылку для Апостола. Ни то, что он стоял во Дворце не на самом лучшем счету.
Жалобы копились и копились; однажды Симония даже приехала сама, чтобы вразумить сына, находящегося, по ее мнению, не на том пути. Если бы это помогало хоть немного, Давид давно бы поставил сестре памятник, только, к сожалению, магия ее работала лишь тогда, когда она находилась рядом. Стоило ей уйти — и Вильгельм принимался за старое. Он любил маму и в общем не хотел подводить ее, но все же делал это с завидным постоянством.
А еще Давид знал, что если не написать ей сейчас, то потом, когда это вскроется, будет только хуже. Подумав так, Апостол быстро нацарапал послание, завязал бумажку ленточкой, взял одного из своих белоснежных почтовых попугаев и бросил его в окно. По мере того, как волшебное пение затихало, лицо Апостола уже просветлело. Его настроение значительно улучшилось.
— Спасибо тебе, Сирин.
Златокрылый порывисто обнял большую птицу и быстро вышел за дверь, взмахнув краями белоснежного одеяния. Ему предстояло еще много работы.
Прошла, как могло показаться, целая вечность с момента ареста, и все это время Вильгельм маялся в заточении. Ему не сиделось. Он нервничал и метался по камере, как загнанный лев, точно так же, как делал это его дядя наверху всего каких-то пару часов назад. Юный Ангел уже успел полежать, почитать журнальчик «Райские сплетни», который кто-то милостиво оставил на полке с книгами, снова полежать, спрятав голову под подушку, чтобы только не слышать кошмарные и пронзительные трели с нижнего этажа. Это не особенно ему помогло, и он раздраженно вскочил на ноги.
Мысли роились в его голове, не давая покоя, а потому Юный Ангел высунулся за решетку и, насколько смог, осмотрел длинный и светлый коридор с двенадцатью камерами — шестью на одной стороне и шестью на другой.
— Это безнадежно, — пробормотал он, не обращаясь ни к кому конкретному.
Издалека раздался хриплый смех, и Вильгельм прислушался. Его камера была сама крайняя, и он не видел ничего из того, что происходило в соседних, но кто-то явно услышал его слова. До него тут же донесся чей-то скрипучий голос:
— Племянничек Апостола попал в переделку?
Похоже, что он доносился из камеры через одну слева. Ангел насторожился.
— Тебя зовут Вильгельм, так ведь? — продолжал невидимый узник.
— Откуда вы знаете? — юный сотрудник Канцелярии прижимался к решетке, пока железки не начали врезаться ему в кожу.
— Не каждый день в заточении особа из администрации появляется. Как не знать, когда о твоих проделках на весь Дворец слагают легенды. Вот только вчера слушал, как дядя выкрикивал твое имя на всю окрестность!
Вильгельм ухмыльнулся. Вокальные способности Давида в таких случаях и впрямь впечатляли — неудивительно, что его расслышали даже над кабинетом музыки.
— А вы кто? — юный Ангел гадал, кем мог оказаться его загадочный собеседник.
Судя по голосу, он был очень стар. Самому Вильгельму недавно стукнуло всего сто восемьдесят девять, еще лет одиннадцать, и он разменяет третье столетие, а этому старичку, наверное, и все восемьсот можно дать.
Его реплика осталась без ответа. Вместо этого незнакомец сказал:
— Наверное, хорошо ты дядьку довел, что он так тебя.
Юноша невесело хмыкнул.
— Я все делаю качественно. Хоть я и не хотел этого.
— А о чем же ты думал?
Закатив глаза, юный Ангел посмотрел в потолок. Его спрашивали об этом такое бесчисленное количество раз, что он уже и сам не помнил, знает ли ответ на этот вопрос. Мысли, так долго копившиеся в нем, вдруг собрались в его голове в один мощный клубок. Слова роились и роились, как пчелы, и Вильгельм с трудом мог поймать хотя бы одну, чтобы выпустить ее на волю.
— Я… Не знаю! Я думал о другой жизни! — неуверенно сказал он.
Некоторое время в камере молчали. Потом невидимка снова заговорил:
— Другая жизнь. Здесь тебе ее точно не найти! Ты думаешь, будешь на нервах у Давида играть и полегчает сразу? Только неприятности себе наживешь, да и все. Так тебе не попасть в мир людей!
— Я ничего не говорил про мир людей. Откуда вы узнали об этом? — Вильгельм тут же навострил уши.
Ехидный смешок стал ему ответом.
— Я много чего знаю. Меня Моисей звать, слышал когда-нибудь о таком?
Вильгельм, разумеется, слышал. Он изумленно поднял черные брови.
— Пророк Моисей?
— Пророк, пророк! Он самый.
— Но… Ведь все пророки живут во Дворце! Почему вы здесь?
— Отдыхаю я тут, арестовали за провинность. Но поверь мне, юнец, это заточение — отдых по сравнению с тем, что мне довелось пережить. Я бывал на земле. И помяни мое слово, ничего, кроме неприятностей, я там так и не нашел! Людишки — это мелкие, подлые, отвратительные существа. Я их сколько раз спасал, и в результате не получал ничего хорошего. Меня и отправили к ним-то присматривать, был я там у них Ангелом-хранителем одно время, очень давно. Но не выдержал, надоело до смерти — вот и сбежал, попытался самовольно удалиться со службы. Поймали. Теперь тут живу. Век свой доживаю, — из камеры послышалось ворчание, как будто человек с трудом переворачивался с боку на бок.
— Значит, вы тоже нарушили правила?
— Нарушил. Еще как нарушил. Совершил проступок даже похуже твоего!
Вильгельм понял: загадочный Моисей знал все о его проделке и встрече с Дарией, ведь пророки ведали то, чего не могли ведать прочие Ангелы.
— Вы знаете о Демоне, так ведь… — только и произнес растерянный юноша.
— Ну как же, вы такая занятная парочка, — хитро отозвался пророк, однако, почувствовав напряжение в воцарившемся молчании, поспешил добавить: — Не беспокойся, я не скажу твоему дядьке, если бы хотел, уже сделал бы это. Но, честно сказать, я не люблю Давида. Бестолковый он и мнит о себе много.
Вильгельму определенно начал нравиться этот незнакомец. Его любопытство разгоралось все сильнее.
— За что вы тут? Вы были Хранителем, я думал, это высшая должность, то, о чем любой Ангел может только мечтать!
— Ох, парень, мечта эта светлая и, к счастью, давно забытая. Это нелегко, сынок, когда ты должен охранять людей, отводить от них всякие неприятности, да еще и стараться сделать так, чтобы они прожили свою жизнь долго и счастливо.
— Почему?
— В конце они все равно умирают. Смотреть на это тяжело. Но задача Ангела-хранителя — не дать человеку умереть раньше времени, обитатели Нижней Палаты только и дожидаются, как бы понабрать себе побольше душ. Если человек отходит в мир иной раньше времени, его Ангел тоже может пострадать. Нелегкое это занятие, скажу я так. Хлебнул я горя в том мире, ох хлебнул.
— Вы так и не сказали, что вы сделали.
— Да чего ты переживаешь-то так, юнец. Ты все узнаешь сам, — что-то в голосе Моисея показалось Вильгельму странным. — Так уж сложилось, что тебе придется исправить одну мою ошибку. Я бы рассказал тебе подробнее, но у меня, увы, нет времени.
— Ошибку? Нет времени? О чем вы…
Вильгельм резко вскинул голову. В коридоре вдруг послышались шаги.
— Удачи тебе, парень, — загадочно пожелал ему голос. — Тебя ждут великие дела. Даже странно ожидать подобное от такого, как ты, но я искренне желаю тебе успеха. И ты это… Заранее прости за Амулет, он немного своенравен…