Куда пропал вчерашний день. Кто разбил окно и перевернул все в квартире? Откуда соль?
Эти и другие вопросы кружили в сознании и весьма раздражали своим присутствием. Том зажмурился, отфыркиваясь от воды, которая попадала в лицо, и лишь на секунду поднял глаза, чтобы проморгаться. Взгляд его задержался на собственной руке, и он удивленно поднес ее поближе. На его безымянном пальце красовалось красивое серебристое кольцо-печать. Он вообще не то, чтобы очень любил всякие такие цацки и финтифлюшки, они мешали играть на гитаре, цепляясь за струны, но сейчас что-то заставило его поступиться этим принципом. Том удивленно рассматривал изображение пары скрещенных крылышек. Он выставил его так, чтобы струи воды не мешали ему рассматривать рисунок, по которому он провел пальцем, как завороженный.
— Откуда это? Я же не мог жениться всего за одну ночь? Мы ведь не в Лас-Вегасе, — зачем-то сказал он сам себе.
Забавное чувство засело у него под лопатками, вещица была смутно знакомой ему, как будто он уже видел ее где-то. Совсем недавно, тонкие пальцы вертели это самое кольцо в руках, Том совершенно четко увидел их перед глазами, словно наяву.
— Бля! — парень попятился к стенке. — Скажите мне, что я сплю. Что это вообще?
Он приложил тыльную сторону запястья к глазам, прогоняя настойчивый образ. Странное, тянущее ощущение лишь усиливалось, возникло слева, в районе ребер, и немедленно захотелось заныть от этого чувства тупой непонятной боли и пустоты. Юный гитарист не понимал собственных ощущений.
Он снова нерешительно глянул на кольцо. Что же оно ему напоминало?
Ничего не приходило на ум.
Промучившись минут пять, Том решил, что отныне даже бутылочки пива с Жориком не дернет. Ни одной. Целый месяц. Ну хорошо, хотя бы неделю. Что он, был слабаком — продержаться без алкоголя каких-то жалких три дня?
Насильно вытолкав из головы все странные идеи, которые не давали ему покоя, юный гитарист принялся одеваться. Он ощущал себя не в своей тарелке.
Том скомкал и выбросил странную одежду, от которой остались одни лохмотья. Вопреки собственным религиозным убеждениям, после душа не то, что не полегчало, но стало только хуже. Расслабленное тело никак не желало собираться в кучу, оно шаталось, еле плелось, голова с мокрыми дредами, которую Том на ходу вытирал полотенцем, весила теперь будто бы тонну. А еще парню все время казалось, что он летит. Том словно проваливался и парил в голубом небе, проносясь мимо пушистых облаков и видя под собой землю, деревья и извивающиеся ленты серых дорог, а также стайки птиц наравне с собой. Теплый ветер, налетающий на него ласковыми порывами, так приятно согревал кожу, хлопая одеждой, будто крыльями.
Встряхнувшись, Том на всякий случай больше не закрывал глаза. От этого ощущения у него начала кружиться голова.
Он дополз до кухни, мечтая лишь доковылять до табуретки и рухнуть на нее. Он чувствовал себя не просто мертвым, а скорее мертвым, затем расчлененным, потом брошенным под каток и после наспех сшитым обратно.
Сегодня, по всем подсчетам, был уже долбанный понедельник, три часа дня, он где-то проебал все выходные, а дела-то тем временем не спешили себя откладывать. Словно в напоминание этого, в его кармане затрясся телефон. Том скривился, как от зубной боли, когда на экранчике возникла надпись «Звонит Петер».
— Шайссе. Только тебя мне не хватало.
Фото на экранчике буквально излучало негативные вибрации и ответить пришлось.
— Каулитц. Прелесть моя, — тут же донесся оттуда раскаленный, как утюг голос, — ты смотрел на часы?
Том послушно посмотрел на циферблат, зажимая трубку плечом.
— Смотрел, Петер. Красивый черный с серебристым циферблат. А че? — он откровенно зевнул в трубку.
— А то, что если ты не помнишь, то я сегодня жду вас в три в студии, с вашим новым солистом. Мы же договорились!
— Солист? В три часа?
Том медленно холодел. Петер давно говорил им, что пора найти солиста… Но сегодня в три? Почему так радикально? В ушах сам собой заиграл похоронный марш. Том страшно округлил глаза.
— Эээ… Петер?
— Да, Том, — собеседник на том конце трубки вздохнул, словно был смертельно замучен всем, что происходило вокруг него.
— У нас это… Не того... Не этого...
Георг, который напрягся на слове «солист» настороженно поднял голову. Он понял, кто звонил. Бросив нож, он порывисто подлетел к Тому, поняв, что тот сейчас сделает непростительную бяку и выхватил у друга трубку прежде, чем тот успел среагировать.
— Петер, не слушай Тома, парень на выходных перебрал на радостях. Есть у нас солист. Все ОК. Только он немного приболел… В три сегодня никак. Давай завтра? Завтра стопудов!
— Вы меня заебали в край, все трое или сколько вас там! Мы же договорились, Георг! Ну что за кидалово, твою мать? Вы работать собираетесь, или как?
— Я знаю… Знаю… Но у нас все в ажуре. — Георг отчаянно игнорировал Тома, который крутил пальцем у виска. — Парень приболел… Отравился, или что-то типа того!
Георг мастерски завирал, но в голове его возник образ лопаты и трех больших ямок, свежевыкопанных его же рукой. Он напряженно закусил губу, ожидая, что скажет трубка.
— Завтра я не могу. У меня, видишь ли, кроме вас еще дела есть. Послезавтра, и это последний день, — к его облегчению, злобно вздохнул Петер. — Потом все. Апокалипсис. Вам понятно?
Трубка щелкнула и линия пошла короткими гудками.
— Понятно. Чего уж тут не понятного. — Проворчал Георг, задумчиво нажимая на отбой. — Апокалипсис так апокалипсис.
Он трагично вздохнул.
— Георг, едрить твою лысину, какого ты вклинился? — возмутился Том, нависая над ним.
— Ты, Каулитц, как хочешь, а я вот не собираюсь умирать в расцвете лет. Я тоже, как и ты, не помню, че было на этих выходных. Но у нас еще будет время, мы найдем этого проклятого солиста, зуб даю. Тем более, нам повезло, есть еще один день форы, все-таки Петер не изверг, дал нам время! Обшарим все переходы, клубы, как хочешь. Но солист будет у нас, ты понял меня? И не вздумай ляпнуть ему ничего другого, — Георг во время всей своей тирады тыкал Тому в лицо огромной деревянной ложкой, которой он до того размешивал в сковородке какую-то невнятную кашу. Он с силой впихнул Тому в руку трубку и отошел обратно к плите продолжать свой стремный несъедобный экспромт на околокулинарную тему.
Том скрутил с головы полотенце и с силой хлопнул им Георга по затылку. Друг лягнул в его сторону ногой. Густав не обратил на них никакого внимания, к разборкам этих двоих он уже давно привык.
— Какая на хрен разница, когда умирать, сегодня, завтра. Один фиг, не найдем мы солиста, — развел Том руками.
— Найдем-найдем. Ща пожрем тока, — Георг уже раскладывал по тарелочкам свой поварский бенефис.
Том посмотрел на это подозрительно и ограничился тем, что влез в холодильник, достав себе оттуда банан и апельсин. Жрать ему что-то передумалось.
— Ну-ну. Не знаю, как ты, а мне сегодня еще в клуб к шести. В отличие от вас, лоботрясы, я на двух работах разрываюсь, — буркнул Том и, налив себе кофе, отвалил на подоконник, где и расселся, угрюмо, забравшись на него с ногами. Он поставил чашку рядом с собой и принялся очищать апельсин.
Доселе молчавший Густ возвел глаза к небу.
— Хватит рычать друг на друга. Поищем мы этого солиста вдвоем, на Жориковой тачке. У меня карта где-то валялась, как раз сегодня понедельник, успеем обойти парочку музыкальных школ, где мы еще не были. Там вечерние занятия должны быть. А ты пойдешь в свой клуб, — разумно предложил Густав, пожимая плечами.
— Ага, мы ищи, а он на гитарке бренчать пойдет, — буркнул Георг.
Том уныло посмотрел на друзей. Они оба выдумывали какую-то хренотень. Петер был совершенно не тем человеком, который с юмором относился к шуточкам такого типа, все это знали. Какой был смысл пудрить ему мозги? Том с садистским наслаждением подумал, что послезавтра с радостью посмотрит, как продюсер спускает с Георга шкуру. Интересно, как Листинг станет выкручиваться в том случае? Придет, наверное, с похоронным лицом и заявит, что мифический отравившийся солист не выжил в борьбе со страшной африканской лихорадкой, и у них всех теперь страшный траур интернационального масштаба. И Петер, ну конечно, разрыдается от сочувствия, поймет, простит, даст им еще сроку, трогательно утирая влажные глаза кружевным платочком. И они, конечно, снова пойдут на поиски. И, конечно, обломаются, потому что во всей этой дыре нормальных музыкантов было раз, два — и обчелся.