Ветер хлестал юного Хрантеля по лицу. Он думал только о своем человеке. Это было против всех правил — любить смертного, — и именно потому становилось так больно. Теперь у них с Томом была своя жизнь, по разную сторону баррикад.
Внезапно темнота резко сгустилась в сознании Ангела. Он уже отлетел прочь от бьющихся в воздухе светлокрылых Стражей и Апостолов и завис высоко в воздухе, примерно на уровне шпиля башни Двенадцати Мыслителей. Он видел перед собой был лишь огромный Эдемский сад яблочных деревьев, простирающийся так далеко, как только видно глазу. Сверкающий Гихон изгибался внизу, спокойный, как само время. Вильгельм хотел долететь до него — туда, где они с Томом еще недавно валялись на траве и целовались, смеясь, как дети, однако понял, что теряет контроль над полетом. Он слишком ослаб, чтобы преодолевать такие расстояния.
Тихо выдохнув, Ангел полетел вниз как камень. Земля становилась все ближе и ближе, и он, ломая ветви деревьев, со страшным треском врезался в грунт на полной скорости. Мелкие камешки и почва полетели в разные стороны. Пропахав по земле добрых пять футов, юный Хранитель остановился прямо в центре Райского сада. Он не почувствовал физической боли. Застонав, он приподнял свою внезапно отяжелевшую встрепанную голову с комочками грязи, запутавшимися в его черных с проседью в волосах, и с трудом сфокусировал взгляд. Да, определенно, он был еще жив.
Жуткая злость на собственную слабость захлестнула его, такая яростная, что кровь, если она и была, закипела в его венах. Билл с трудом оторвал от земли тело и молниеносно взмыл в воздух. Он должен был попасть туда, где никто не увидит его. Он хотел прочь.
Взлетев в голубое пронзительное небо, юный Хранитель с трудом фокусировался. Едва пролетев пару метров, он снова потерял контроль и ухнул вниз, но на сей раз на груду камней, огромных и острых, с силой обрушиваясь прямо на них. Каменная крошка брызнула в стороны, подрывая дерн и комки травы и принимая на свои торчащие, как пики края, тонкое тело...
Из окна дворца Давид наблюдал за безуспешными попытками племянника взлететь. Вильгельм был не единственным, кто не веселился вместе с остальными в этот светлый для всех миг. Златокрылый заложил руки за спину, крылья его были опущены вниз. Со своего наблюдательного пункта он внимательно следил за суицидальным концертом своего племянника, а заодно с грустью наслаждался последними минутками, которые мог провести в своем замечательном, светлом и уже обжитом им офисе. Он знал, что ему предстояло покинуть помещение вот уже совсем скоро, и потому печально поглаживал рукой спинку бархатного крутящегося кресла. Так он раздумывал над тем, как ему теперь быть дальше и как привыкать к этой новой жизни в должности простого Апостола.
Для него это был личный конец света.
Все его труды, все его заслуги оказались напрасными, когда его корабль под названием «триста десять лет службы во дворце» прямым курсом врезался в айсберг по имени «Вильгельм». Теперь лишь щепки былой роскоши покачивались на поверхности океана, напоминая о прекрасном.
Давид содрогался от ужаса от представления, что произойдет с ним, если он оставит мальчишку в Раю. Пусть и недолго, его племянник будет маячить под носом, вытворяя свои безобразия и продолжая делать жизнь всех, кто с ним был знаком, чересчур насыщенной приключениями. И вот пожалуйста, стоило только отпустить его, назначив несправедливо мягкое по всем меркам наказание, как он снова принялся за старое — ломать райские деревья, которые росли тут задолго до его появления.
Давид потер переносицу, снимая позолоченное пенсне. Он чувствовал себя очень усталым. На его глазах светлая фигура с темными волосами и белоснежными, черными на кончиках крыльями снова поднялась с колен. Племянник вытер рукавом лицо, выплевывая траву и снова приготовилась к полету. Давид тяжко вздохнул:
— Что мне с ним делать, Сирин? — он обратился он к огромной птице за своей спиной. — Он совсем с ума сошел в последнее время.
— А что говорит тебе твой разум? — сладко пропела Сирин со своего насеста.
— Мой разум говорит мне, что я сейчас оставлю его тут, то тогда он умрет на моих руках, и Симония оторвет мне голову. Он поломает мне все Райские яблони. И сколько бы он ни прожил тут, он будет делать невыносимой мою жизнь до самого последнего вдоха.
Сирин печально вздохнула.
— Я думаю, ты знаешь ответ на свой вопрос. Ведь он действительно погибнет тут. Есть такие раны, которые никогда не вылечить, и они гораздо страшнее любых физических повреждений...
— Да чем я могу ему помочь-то? — откровенно нервничая воскликнул Давид, глядя, как Ангел снова обрушился на ветви яблонь с высоты. Его тело, как тряпичная кукла пролетело по дереву, отломив огромную ветку, и в итоге Билл рухнул лицом вниз, а надломленная ветвь мстительно приземлилась сверху. Больше племянник не вставал. Он только подтянул руки и, закрыв ими лицо, поломанной игрушкой застыл на земле без движения.
Он даже не мог летать...
— Ты же верховный Апостол, в конце концов… — сладкий голос птицы вырвал Златокрылого из размышлений.
— Это уже ненадолго, благодаря ему! — Давид сварливо поджал губы и отошел от окна.
В кабинет, встревоженная и растрепанная, влетела Симония. Глаза ее были размером с Райское яблоко.
— Давид! Вильгельм...
— Да видел я! Видел! — верховный Апостол хмуро прошелся из угла в угол. — Сакий!
Страж как по команде материализовался возле его стола.
— Неси мне этого идиота… — Давид ткнул пальцем в сторону бывшего арестанта.
Кивнув, Сакий тут же исчез за дверь.
Билл лежал лицом в траве, вдыхая ее сладкий запах. Злости больше не осталось в нем, на смену ей снова пришло полнейшее безразличие. Он уже не пытался встать, это было не в его силах. Темнота и тишина, о которых он так мечтал, нашли его прямо здесь, и он был готов уйти с ними за руку, чтобы избавиться от всех мучительных и болезненных, достающих его мыслей.
Он так безумно вымотался.
Неожиданно чья-то мощная рука взяла его за шкирку и нежно встряхнула, так, что все тело юного Ангела замоталось, как куль с Эдемскими корнеплодами.
— Вы что же это делаете-то, а, Ангел Вильгельм? Совсем не думаете о своих родных-то! Куда вы лететь собрались, вы на ногах едва стоите!
Сакий мощной лапой отряхивал одежду Била от мелких травинок и грязи.
— Отстань, — простонал Вильгельм, скрежеща зубами, на которых осталась земля. — Положи, где взял!
Однако Сакий не особенно вслушивался в его пожелания. Приведя младшего сотрудника Канцелярии в более-менее достойный вид, он повертел его со всех сторон и удовлетворенно кивнул. Арестант был немедленно схвачен и уведен в сторону Дворца.
Билл слишком ослаб, чтобы сбежать сейчас, темнота сгустилась, обнимая его мягкими лапами, и, к своему облегчению, Ангел ощутил, что снова начал покидать эту реальность.
Когда изгибы прекрасных расписных коридоров остались за спиной, Вильгельм нежным тычком был водворен в так хорошо знакомый ему кабинет Верховного Апостола. Симония, которая стояла здесь же, порывисто подошла к сыну и впервые сделала то, что давно пора было сделать: она отвесила мальчишке такого звонкого подзатыльника, что в глазах у Билла мигом прояснилось. Он стал видеть все вокруг чересчур отчетливо, как будто кто-то навел резкость. Давид свел суровые черные брови к переносице. Без своего дурацкого парика, который он снял в неформальной обстановке, Апостол казался гораздо моложе и выглядел совсем не так строго.
— Ты что творишь? У меня чуть дыхание не остановилось! — отчитывала сына Симония. — А ну прекратить мне этот цирк!
— Ма-а-ам, — Ангел лишь поморщился, когда она тряхнула его за шкирку.
— Я тебе дам сейчас «мам». А ну живо сядь в кресло! — Симония пододвинула ногой ближайший стул. Билл уныло подпер щеку рукой, искоса глянув на нее.
— И нечего на меня зыркать! На меня это не действует!