— Признаюсь, своим уверенным отрицанием вы меня озадачили, — снова заговорил мужчина, характерным движением потирая гладко выбритый подбородок. — Не понимаете?.. Что ж, тогда я объясню вам. Это не был сбой, и ошибка здесь ни при чем: база данных хранит всю историю учеников с самого образования еще тогда просто школы, а не гимназии. И человек, которого вы искали, и правда учился здесь и жил по известному вам адресу.
Создалось явное ощущение, что его речь соткана из длинных медицинских жгутов. С каждым новым словом они стягивали холодными потоками непонимания, сквозняками. Кажется, я уже начинала задыхаться. Бездушные звуки ложились на мои и так уже больные уши. Состояние граничило с истерикой. Глубокий вдох. Выдох. Тело представлялось огромным механическим аппаратом, который настолько сжат, что, когда он подавался вперед либо еле-еле двигался, кости-шестеренки выпускали огромную струю раскаленного пара. Он должен был стабилизировать давление, но этого не происходило. Оставалось лишь ждать взрыва.
— Тейт Лэнгдон, так официально и не обвиненный, но и не оправданный в причастности к убийству одноклассницы и пропаже учителя, который, предположительно, стал свидетелем, — снова остановившись, он устало взглянул на меня и перед тем, как продолжить, выдохнул так, будто воздух был тяжелее свинца. — Тейт Лэнгдон — любимый сын своей матери и мой брат, который покончил жизнь самоубийством прямо в стенах этой школы.
Вся ситуация напоминала последнюю степень рака с метастазами: голова набита кучей дезинформации, мозг перестает работать исправно, вселенная ломает, словно телевизор хочет поймать нужный канал в серебристых пикселях черного ящика, но попадает вечно на пустоту. От такого нет спасения, остается только терпеть. Я было хотела подняться, но, словив все тот же спокойный и изучающий взгляд со стороны собеседника, прерывисто выдохнула остатки воздуха, что держала в легких все то время, пока он говорил, и сжала в руках подол юбки. Стало непривычно от режущего осознания отстранённости. Теперь появилось что-то новое… Это было огромное расстояние, отделяющее меня от прошлого.
Дрожь в последний раз пробила до основания собственной жизни и исчезла, будто ее и не было. Казалось, что я познала весь полный абсурд смысла человеческого бытия и сразу же забыла его.
— Почему вас назвали его именем? — не очень удачно подавив нервный смешок и проигнорировав удивленно вздернутые брови мистера Лэнгдона, спросила я спустя, казалось, целую вечность. — Это ведь… Это же…
— Любимый сын своей матери, — повторил он, недоверчивым взглядом оценивая мою абсолютно неуместную, но неконтролируемую улыбку. — Ее безвозмездная, фанатическая любовь погубила их обоих… А я не смог ее спасти, не смог стать им, как бы она того ни хотела. Подвергшаяся психической травме ничуть не меньше своего вожделенца, она кончила тем же всего через какие-то несколько лет.
Признаюсь, полное помутнее своего рассудка я представляла в неком другом случае. Это вполне логично, ведь подобной ситуации я вообще не могла себе представить. Было лишь четкое осознание того, что в тот момент мне нужна была всего лишь цель. Веская. Ясная. Как спасательный круг для утопающего. Вот только, наверное, было поздно, ведь я уже шла ко дну бездыханным грузом.
— Франческа?
— Сколько лет? Сколько… уже прошло? — спросила я, опустошенным взглядом бродя по знакомым, но, казалось, уже чужим чертам на слишком взрослом лице.
— Почти сорок, — ответил он невозмутимо, но еще хмуро и неуверенно следя за тем, как я поднялась с кресла.
Я кивнула, обманчиво вторя в мыслях то, что обо всем этом обязательно потом придется подумать, и вдруг почувствовала вкус крови на языке. Нужно было бы перестать терзать щеку изнутри, но тогда то, что заперто в клетке нескончаемой анфилады позвоночника, грозило вырваться наружу. Пора было отступать, и как можно скорее.
— Проект. Это был мой проект для тренингов по психотерапии. Знаете, отец записал меня на них, ну, после случившегося, — слова снова вылетали быстрее, чем следовало, но я ничего не могла с этим поделать. — Ведь это случилось в моей школе, да? Казалось интересным, но теперь я понимаю, что лучше было взять популярную проблему лишнего веса у подростков на почве…
— Вот, можете позвонить мне, — настигнув меня уже в самых дверях из кабинета, в тот момент, когда мой побег уже почти реализовался, мужчина настойчиво вложил мне в руку визитку, едва соприкасаясь с кожей. И это было не то. Теплые, даже влажные, как обычно бывает у людей, руки. Совсем не те, совсем неправильные ощущения. — Мы можем поговорить… обо всем, понимаете?
Я снова кивнула, сжав в руке тонкую карточку, и резким движением убрала руку. Не уверена, расслышал ли он, но в самое последнее мгновение, уже выскальзывая из удушливого помещения кабинета, я шепнула свое жалкое: “Извините”.
========== Сокрытое меж книжных стеллажей ==========
***
— Но эта книга была здесь, я читала ее на протяжении нескольких недель в начале учебного года!
Зрелище, наверное, было и правда очень жалким: я, выпятив нижнюю губу и упрямо скрестив руки на груди, ну точно самый обиженный ребенок в мире, перед абсолютно бесчувственной скалой-библиотекаршей. Лицо миссис Роттерман в самом деле не выражало ничего, лишь неровно ощипанные, словно изуродованные неисправной газонокосилкой темные брови едва поднялись вверх, когда я раздражительно фыркнула после последних слов.
— Не понимаю, чего вы от меня хотите, — наконец сказала она, переводя взгляд, будто от надоевшей картинки, на что-то позади меня. — Я не несу ответственность за имущество библиотеки, и если кому-то захотелось унести что-то с собой, он это уносит… В моей компетенции лишь сжигать порножурналы, которые восьмиклассники пропагандой распространяют по полкам с энциклопедиями.
— Но…
— Со своими жалобами можете обратиться к академ-комитету.
Чудно. Просто прекрасно.
— Наверное, я ошиблась, — едва слышно прошептала я, буквально впиваясь ногтями в кожаный ремень сумки.
“Наверное, я ошиблась” — фраза, ставшая за последнюю неделю тем, что вполне можно было принять за симптом ОКР. Несомненно, тревожность в той или иной степени свойственна всем, и многие разумные существа порой совершают ритуалы разной степени иррациональности, что, вроде бы, приемлемо считается нормальными. Я имею в виду феномены отклонений в поведении на фоне какой-либо жизненной ситуации: кто-то после смерти любимой псины продолжает подсыпать в миску корм и менять воду, даже не задумываясь о целесообразности своих действий, кто-то каждый раз накрывает ужин на двоих, не сразу вспоминая, что муж ушел около пяти лет назад. Элементарный сбой механизма, брешь в идеальной вселенной.
Думаю, ответ хотя бы на такой простой вопрос как “когда задымился мой станок” дал бы мне хоть малую надежду. Не имея и шанса, оставалось лишь винить последнюю “ошибку”, хотя то, на чем она строилась, мне было так же непостижимо.
“Наверное, я ошиблась” — вторила я ночами, когда не могла уснуть.
“Наверное, я ошиблась” — отвечала я подруге, пытаясь избежать подозрительного взгляда ее слишком больших глаз.
“Наверное, я ошиблась” — сдавленным вздохом вырывался неуверенный шепот, когда я улавливала взглядом знакомое золото волос в школьных коридорах.
В конце концов если не отрицать саму возможность принятия обсессивно-компульсивного расстройства за основную причину подобного поведения, то создается хоть и мнимое, но, казалось бы, логичное объяснение: оборотная сторона этой одержимости, то есть, обсессии — компульсия, регулярное повторение одних и тех же ритуалов, которые должны предотвратить надвигающуюся опасность. Ощущение подкатывающей тошноты не отпускало ни на секунду, лишь усиливалось, сводя желудок, когда я вдруг оказывалась прямо перед заветной дверью, ведущей в подсобку, а оттуда и на школьный чердак. Я не понимала, как могла пропустить то, каким образом добралась дотуда, не могла уловить мгновение, когда вокруг все окончательно затуманилось.