– Не-ет, – Тиерсен говорит Цицеро и своим мыслям, где-то внутри еще истерически посмеиваясь. – Нет-нет, только не еще раз в это дерьмо, – нет, он, конечно, большой профи по самообману и увязанию в говне по самые яйца, но еще чего не хватало. Тиерсен знает, что какие-то шаги не стоит делать даже в мыслях. Например, ему самому не стоило слишком долго думать о том, о чем он думал, например, Цицеро определенно не стоило шагать ближе.
– А разве если добавить еще немного, станет хуже? – Цицеро спрашивает неожиданно серьезно. И, кажется, он отлично знает, что озвучивает мысли Тиерсена.
– Станет, – но Тиерсен кивает. – Хуже и сложнее. Я не ты, Цицеро, я не могу делать какие-то вещи, потому что мне так захотелось. Убивать или целовать. Ты вот сегодня сделаешь так, а завтра опять передумаешь, и что? Что я с этим должен буду делать, ты подумал?
– Но Цицеро не передумывал! Никогда, никуда не передумывал!
– Только мне об этом сказать забыл, – отрезает Тиерсен. Он набирает воздуха, чтобы хоть как-то подытожить этот разговор, когда Цицеро резко берет его за ремень. – Цицеро! – Тиерсен прикрикивает, сбиваясь с мысли.
– Цицеро думал, что Тиерсен и так поймет, – Цицеро впивается в пряжку обеими руками, невольно сминая свитер, и Тиерсену становится жарко, когда он чувствует животом горячие, слегка влажные от пота пальцы.
– Ты жил с другим человеком и выглядел весьма счастливым, что я должен был понять? – спрашивает он более хрипло, чем стоило бы.
– Цицеро всегда забывает, что Тиерсен верит всему, что видит, – желтые глаза не выглядят здоровыми. А когда-то выглядели?
Правая ладонь скользит с ремня вниз по ширинке.
– Что ты делаешь? – Тиерсен спрашивает тихо, и этот вопрос такой глупый, что даже смешно.
– Не знаю, – Цицеро смотрит прямо, и зрачки у него расширены.
– Не веди себя, как ребенок, – Тиерсен думает, что неплохо бы отстраниться вместо того, чтобы продолжать разговор. – Мне все равно придется вернуться в Лион, а потом в Париж. Придется делать вид, что ничего не было, или, наоборот, сказать Раффаэле что-нибудь типа: "Эй, привет, помнишь моего бывшего? Так вот, я с ним пересекся в одном сортире в Альпах, было незабываемо", – он говорит с ядовитым сарказмом, но Цицеро только тихо смеется.
– Тиерсен правда думает, что это будет незабываемо?
– Я бы хотел, чтобы не было, – с искренним сожалением говорит Тиерсен. – Если бы не было, я бы сейчас ушел отсюда, а не позволял тебе держать меня за член, – он четко осознает, что Цицеро уже не держит, Цицеро гладит, медленно, скользя пальцами по пуговицам вверх-вниз. Тиерсен ненавидит Цицеро, потому что от одного прикосновения его руки член встает моментально. Тиерсену стыдно, потому что Цицеро чувствует, какой тот твердый под пальцами.
– Если Тиерсен захочет, Цицеро может делать это не только рукой, – Цицеро коротко облизывается, и за это Тиерсен ненавидит его раз в десять сильнее. Самое ловкое – выйти отсюда, выпить ледяной воды, а лучше умыться снегом, и сразу уехать. Самое сложное.
– Ты ведь знаешь, что ты сраный кусок дерьма? – еще тише, чем раньше, спрашивает Тиерсен, запутавшись в своих внутренних голосах.
– Старого и дерьмового дерьма, да, – Цицеро с каким-то слишком сильным пониманием смеется. – Ну так что, Тиерсен? Или Цицеро надо рассказать, как он нервничал сегодня утром? Пришлось даже передернуть разок, правда, все равно не слишком помогло, – он опускает взгляд вниз, и Тиерсен невольно следит за ним. И удерживается, чтобы не сглотнуть, когда видит, как небольшой член Цицеро сладко натягивает свободные джинсы.
Тиерсен машинально пытается хоть слегка отодвинуться, еще стараясь держать себя в руках. Он забывает о том, что сзади него дверь, и упирается в нее спиной. Цицеро невольно двигается за ним. Жарко.
– Пожалуйста, не говори ничего, – отвечает Тиерсен сразу и Цицеро, и всем своим внутренним голосам, и укоряющему взгляду Раффаэле, и злым улыбкам Мертвого Бога и Его жены.
И берет Цицеро за затылок, толкая вниз.
У Цицеро вырывается нервный смешок, и Тиерсен думает, что если тот будет смеяться, то он возьмет его за волосы и в кровь разобьет лицо о раковину. Он пропустил, когда стало так сильно стучать в ушах. Но Цицеро не смеется больше, еще ловко пробегается пальцами по ширинке, почти мгновенно расстегивая половину пуговиц – и трет член через хлопчатые трусы.
Пряжка ремня расщелкивается, и Тиерсен, чувствуя болезненный жар, едва успевает отвести руку назад, хватая свою беретту, раньше плотно прижатую к пояснице. Под коротким взглядом Цицеро та отправляется в раковину, а еще через секунду – две – три пуговицы до конца расстегнуты, трусы приспущены, и Цицеро задирает свитер, упираясь лбом Тиерсену в живот. Он долго выдыхает на пока прикрытую, слабо сочащуюся головку, и Тиерсен думает, что у него еще есть время сказать, что это все полная хрень.
Цицеро открывает головку губами, забирая в рот, и время останавливается.
Он стоит перед Тиерсеном на коленях, держа руками сползающий свитер, пачкая свои джинсы в потеках грязного снега. Он смотрит со страшным надрывом, потрепанный, растрепанный, когда с хлюпаньем берет за щеку, прижимаясь грудью к бедрам Тиерсена. Он смотрит, как эти фанатики на проповедях – возбужденно и с готовностью отсосать у Иисуса по первому требованию. Тиерсен считает, что нельзя так смотреть, особенно когда сосешь кому-то. Тиерсен помнит, когда увидел это выражение его глаз впервые, в свете свечей, и это было так же больно и правильно, как и сейчас. Тиерсен понимает, что никто больше не смотрел на него так.
Цицеро совершенно не умеет сосать и сосет ему лучше всех – даже возможных – других. Что толку от всех умений Раффаэле, если от его минета не болит сердце? Тиерсен ни разу не кончал с Раффаэле от орального секса и помнит, как забрызгал щеку Цицеро после того, как тот первый раз, совсем неумело, облизывал его головку, царапая зубами. Тиерсен не может понять этой сраной магии. Тиерсен хочет еще. Он хватает Цицеро за волосы, наскоро выпутывая растянутую резинку, давая им ссыпаться на плечи. Запускает вторую ладонь между прядей, подтягивая ближе, пусть ближе и некуда – только глубже.