Тиерсен не понимает, как это стало так, как неловкий разговор за пивом и картофельными оладьями превратился в грязный отсос в сортире. И на самом деле это нихуя не волшебство, но у Тиерсена сводит мышцы и искрятся все нервные окончания от одного вида того, как этот маленький человек стоит перед ним на коленях, глубоко заглатывая, пытаясь ловчее охватить губами, и с каждым движением рук бьется носом ему о живот.
Тиерсен глубоко вдыхает запах тесного сортира – хлорка, мыло, моча, пот, – прижимаясь к двери всем телом и еще покрепче насаживая Цицеро ртом на свой член. Сверху лицо маленького итальянца видно раскрасневшимся, и светлый член гладко входит в его темные губы. Слишком изогнутые, чтобы молиться. Ниточки слюны текут от уголков, собираясь на подбородке. Тиерсен видит это, когда выходит целиком, но почти сразу с хлюпом толкается обратно в припухший рот, по мягкому языку до узкой глотки.
Цицеро слабо хнычет каждый раз, когда Тиерсен дергает его на себя, но послушно гладит его член языком и втягивает щеки. Это так тесно, что хочется убивать, но Тиерсен только сильнее пережимает волосы Цицеро, трется головкой об упругое небо и засаживает глубже. Нельзя так делать с теми, кого любишь – так пишут в Библии, – но Тиерсен много знает об исключениях и непредвиденных обстоятельствах.
Он еще некоторое время думает о Библии, побиении камнями за прелюбодеяние и том, как хорошо бы кончить в этот мягкий рот, так, чтобы Цицеро сглотнул его сперму и все равно бы осталось на раскрасневшихся губах. В рот – хорошо, но есть места и получше. Тиерсен еще несколько раз утыкает Цицеро носом в густые волосы на лобке, останавливаясь каждый раз и тихо постанывая от того, как маленький итальянец пытается глотать и как сокращается его тугая глотка, и все-таки разжимает руки. Тиерсен хочет ближе
– Пойдем в кабинку? – голос у него хриплый и неожиданно сорвавшийся.
– Тиерсен хочет?.. – у Цицеро голос совсем слабый, он тоже отпускает Тиерсена, больше от неожиданности, и садится назад. Лицо у него красное, подбородок мокрый, и волосы окончательно растрепались.
– Ага, – Тиерсен кивает, понимая, что уже не контролирует себя. Он берет пистолет, а через несколько секунд кладет его на опущенную крышку унитаза и забывает об этом. Только нетерпеливо дает Цицеро повозиться подрагивающими пальцами с задвижкой, а потом резко хватает его за горло, прижимая к стенке. Та покачивается под ударом, и Цицеро задыхается, упираясь в пол носками.
– Это ты меня заставил, – Тиерсен дергает подбородком, но Цицеро согласно, хрипло смеется, втягивая крохи воздуха и хватаясь за его запястье:
– Да, да, Слышащий!
И в его глазах искрится сумасшедший восторг, когда он скользит носками ботинок по влажному полу.
– Раздевайся, – кивает Тиерсен, втягивая носом запахи Цицеро. Не страха, но адреналина, запахи пота от влажных пятен на подмышках джемпера, мускуса и смазки от промежности и чего-то горького от шеи.
– Может быть, милосердный Слышащий тогда отпустит меня? – хрипит Цицеро, прикрыв глаза: его щеки уже темно-красные, и воздуха явно не хватает.
Но Тиерсен качает головой и отпускает горло Цицеро только для того, чтобы притиснуть к скрипнувшей стенке за плечи и закусить зубами шею. Цицеро стонет от неожиданности, но живо ползет пальцами вниз, ищет ремень и молнию.
Тиерсен не знает, зачем он оставляет ярко-красные пятна на шее Цицеро, пятна, которые через десяток-другой минут станут черными, зачем эти злые укусы от ушей до ключиц. Тиерсену не нужно метить территорию здесь, это больше не его территория, но он рычит, закусывая, прижимая языком бьющуюся артерию, когда Цицеро наконец расстегивает молнию и высвобождает свой налитой член, когда тот соприкасается с членом Тиерсена – горячо и твердо. Один к одному – Цицеро не выдерживает и немного наглаживает их ладонью, и Тиерсен согласно трется о него, тычется влажной головкой в жесткие и влажные рыжие волосы, дышит грязным запахом.
– Сколько ты не мылся? – спрашивает куда-то в шею, облизывая и чувствуя соленый пот.
– С тех пор, как убил ее, – Цицеро хихикает сбивчиво, с трудом изгибаясь, чтобы развязать правый ботинок.
– Восхитительно, – коротко комментирует Тиерсен, фыркая и сильнее зарываясь носом в волосы, кусая очень больно, зацепляя отдельные волоски зубами. Но Цицеро послушно молчит, распутывая шнурок и кое-как стягивая ботинок, а после и второй, и джинсы.
Когда Цицеро перестает ерзать, раздеваясь, его шея уже совсем темная, до черно-красных лопнувших сосудов, и Тиерсен еще сильнее упирается левой ладонью ему в плечо, сплевывая на пальцы правой.
– Я ведь правильно понимаю, что ты с ней не был снизу? – Цицеро мотает головой, и Тиерсен хмыкает. – Тогда будет больно.
Он сплевывает еще, лезет рукой под яйца и дальше, между ягодиц, легко находя влажный от пота вход и без сочувствия загоняя сразу два пальца. Цицеро вскрикивает, жмурясь от боли, не слишком громко, но несдержанно, и Тиерсен отпускает его плечо, залепляя ладонью рот.
– Заткнись, – говорит без злобы и не удерживается, оставляет короткий поцелуй на своих костяшках, через руку, и Цицеро мгновение смотрит на него больно. Но сразу потом он хмурится, жмурится и стонет во влажную ладонь, вслепую хватаясь за Тиерсена – и требовательно, и беззащитно, – и вздрагивает, сокращаясь в ответ на каждое его движение.
Цицеро звучит и двигается, как и всегда, как хороший инструмент из плоти в руках Тиерсена, и тот ненавидит его за это.
"Я что тебе, баба, чтобы кричать?" – сказал Раффаэле, и Тиерсен смутился. У Раффаэле были длинные загорелые ноги с порослью черных волос, непробиваемая стойкость характера и уверенность во всем, что он делал. У Раффаэле были своя банда, волевой итальянский профиль и страстная любовь к французскому коньяку. Раффаэле трахался и убивал молча, с жестким, ублюдочным лицом, и никак не был похож на бабу.