Если приглядеться, то с высоты башни «Монпарнас» можно увидеть Лицей моей Исковерканной Юности. Я по-прежнему живу там, где перенес столько страданий. Я не отрываюсь от корней. Я никогда не бунтовал. Даже не переехал. Чтобы добраться до работы, до издательства «Фламмарион», я иду по той же улице Вожирар, что и мальчик с замерзшими руками и ушами. Зимой я выдыхаю тот же парок. Я по-прежнему не наступаю на черту между плитами. Я так и не вышел из того утра.
8 час. 43 мин
А мое детство проходит в полном зелени раю, шикарном пригороде Остина, штат Техас. Дом, похожий на дом соседей, сад, где мы поливали друг друга из шланга, «шевроле-кабриолет», катящий в сторону пустыни. В комнате софа, и через окно видно, как блики от телевизора пляшут на лицах двоих детей: в этот час картина одинакова по всему городу, да и по всей стране. Родители из кожи вон лезут, чтобы у них все было похоже на красивое кино, устраивают коктейли, во время которых мамаши обмениваются мнениями о своих интерьерах. В год мы потребляем в среднем четыре тонны бензина. Колледж? Только прыщавые белые в бейсболках, они слушают «Grateful Dead» и сминают пустые пивные банки себе об лоб. Ничего особенно дурного. Солнце, кофейни, футбольная команда, грудастые капитанши болельщиков, у которых ни одна фраза не обходится без «короче» и «как бы», полное отсутствие негров, кроме как в церкви по воскресеньям. О-опс, прошу прощения, конечно, надо говорить «афроамериканцы». В моем отрочестве все clean, все непорочно: лэп-дансингов еще не существует, а в мотели несовершеннолетних не пускают. Я завтракаю на травке, играю в теннис, читаю комиксы в гамаке. У отца в стакане с виски позвякивают кусочки льда. Каждую неделю в моем штате приводится в исполнение пара смертных приговоров. Моя юность проходит на газоне. Учтите: это не Бунгало в Прерии, скорее Особняк в Предместье. На зубах у меня брекеты, и я, стоя перед зеркалом, включаю радио и изображаю гитариста с деревянной теннисной ракеткой от Dunlop. Каникулы я провожу в «летних лагерях»: спускаюсь по рекам на надувной лодке, отрабатываю подачи, выигрываю матчи по водному поло, открываю для себя мастурбацию благодаря журналу «Хастлер». Все лолиты влюблены в Кэта Стивенса, но поскольку его под рукой нет, их лишает девственности тренер по теннису. Моя самая большая травма – фильм «Кинг-Конг» (версия 1933 года): родителей не было дома, и мы с сестрой, хоть няня нам и запретила, потихоньку посмотрели его в родительской спальне. Черно-белый образ гигантской обезьяны, лезущей на Эмпайр-стейт-билдинг и хватающей военные самолеты, – худшее мое детское воспоминание. В 70-х годах сняли цветной ремейк, где дело происходит во Всемирном торговом центре. Я ждал, что с минуты на минуту гигантская горилла полезет на башни, и у меня мурашки бежали по спине; хотите верьте, хотите нет, но я все время об этом думал.
Всю мою юность можно пролистать по лицейским дневникам. Тогда я считал ее счастливой, но теперь при одной мысли о ней меня тошнит. Может, потому, что я в ужасе от ее утраты, от того, что я покинул свое древнее семейство и пустился искать счастья на поприще недвижимости. Я преуспел в этой профессии, когда усвоил одну простую вещь: бабки делают не на больших квартирах, а на маленьких (потому что они чаще продаются). Но семьи из среднего класса читают те же газеты, что и богачи: все непременно хотят интерьеры как на скринсейвере или такой же лофт, что у Ленни Кравица! В общем, я заключил договор с одной кредитной конторой, которая согласилась предоставлять пару миллионов долларов с рассрочкой на тридцать лет. Затем я разыскал в старых кварталах Остина бывшие сараи для скота и превратил их в художественные мастерские для крутых. Весь мой талант состоял в том, что я убеждал свои парочки, будто их жилище единственное и неповторимое, и при этом сбывал их штук по тридцать в год. Так я сделал карьеру в агентстве, потом подсидел того типа, который меня нанимал, и уже после открыл собственную контору: Austin Maxi Real Estate. Три с половиной миллиона долларов, скоро будет четыре. Это, конечно, не Доналд Трамп, но уже можно не суетиться. Как говаривал мой отец: «Самое трудное – заработать первый миллион, остальные сами придут!» Джерри и Дэвид вполне обеспечены, но пока об этом не знают, потому что перед Мэри я всегда разыгрываю аристократа без гроша в кармане, чтобы она не потребовала вчетверо увеличить ей содержание. С другой стороны, ушел я от нее именно из-за денег: я больше не мог возвращаться домой, имея столько деньжищ в кармане. Зачем столько зарабатывать, если каждый вечер приходится прессовать одну и ту же женщину? Мне хотелось быть анти-Джорджем Бэббитом,[26] этим бедным идиотом, неспособным избавиться от своей семьи и своего города…
– Гони фотоаппарат, – говорит Дэвид.
– Не дам, он мой, – отвечает Джерри.
– Ты не умеешь снимать, – говорит Дэвид.
– А ты будто умеешь, – отвечает Джерри.
– Ты даже вспышку не включил, – говорит Дэвид.
– А зачем, и так светло, – отвечает Джерри.
– Ты не поставил расстояние, – говорит Дэвид.
– А на фига, это же мыльница, – отвечает Джерри.
– Сними статую Свободы, – говорит Дэвид.
– Уже снял, – отвечает Джерри.
– В последний раз все были нерезкие, – говорит Дэвид.
– Заткнись, – отвечает Джерри.
– Урод косорукий, – говорит Дэвид.
– Сам урод, – отвечает Джерри.
– Надулся-надулся-надулся, – говорит Дэвид.
– Сам такой-сам такой-сам такой, – отвечает Джерри.
– Ладно, гони аппарат, – говорит Дэвид.
8 час. 44 мин
Если бы Джерри и Дэвид внимательно рассмотрели свои снимки (те, что никогда не попадут в проявку), они бы заметили на горизонте, за Эмпайр-стейт-билдингом, белую движущуюся точку. Что-то вроде большой блестящей чайки на синем небосводе. Но птицы не летают так высоко и так быстро. Солнечные лучи сверкают на серебристом предмете, как в «Миссия невыполнима», когда секретный агент, чтобы предупредить коллегу, не поднимая шума, зеркальцем посылает ему в глаза солнечный зайчик.
26
Агент по торговле недвижимостью из Огайо, персонаж, созданный Синклером Льюисом в 1922 году. Герой одноименного романа. (Прим. автора.)