— Вот зануды, — Алоиз тяжело вздохнул и похлопал по фюзеляжу флюквагена. — Минута в минуту выставили.
Стемнело. Небо над Берлином было сильно светлее, чем над Мюнхеном, и переливалось чем-то оранжевым. Впрочем, и над Мюнхеном звезд было не увидеть — а ведь в детстве они подолгу засматривались на звезды, сбежав из дома под покровом темноты. Ни Готтфрид, ни, должно быть, Алоиз толком не помнили, как вообще выглядело звездное небо; это воспоминание как будто осталось где-то глубоко внутри, скрытое другими слоями, точно сердцевинка луковицы.
— Согласно инструкциям, — покивал Готтфрид. — Чего стоишь, садись.
— Вниз? — Алоиз подмигнул.
— Нет, дружище, — Готтфрид покачал головой. — Выспаться бы сегодня. Мне завтра команду инструктировать. А я с этого коньяка совсем осовел.
— И ты зануда, — с притворным разочарованием протянул Алоиз. — Просить тебя подкинуть меня вниз — бесперспективная идея?
— Абсолютно, — Готтфрид был неумолим. — Где я тебя утром искать буду? И потом, ты теперь в моей группе. И мне надо, чтобы завтра ты работал как следует.
— Так точно, мой новый начальник! — Алоиз сделал серьезнейшую мину, но голубые глаза смеялись. — Кстати, ты когда своим электроприводом займешься?
Готтфрид скривился — “БМВ” снова принялась издавать несанкционированные звуки, но запустилась.
— На выходных, — пообещал он. — Завтра же мы снова задерживаемся, правда? — он подмигнул другу.
— А потом можно и вниз, — закинул удочку Алоиз.
— Это можно, — улыбнулся в ответ Готтфрид. — Главное, сегодня выспись и завтра не опаздывай!
— Вот про опоздания — не тебе говорить! — Алоиз пихнул Готтфрида локтем, и “БМВ” опасно вильнула в близости от одной из стен.
*
Следующий день неожиданно заладился с самого утра: Алоиз, с иголочки одетый, ждал Готтфрида на посадочной площадке в строго условленное время, и Готтфрид — на удивление — не опоздал.
— Работает ровнее, — отметил Алоиз. — Ты что-то сделал?
— Ага, — кивнул Готтфрид. — Запаял эти чертовы контакты. Летит как новенькая! — с мальчишеским восторгом добавил он.
Алоиз промолчал. Готтфриду тут же подумалось, что друг ему не верит: Алоиз всегда был очень практичным и наверняка считал, что лететь как новенький может именно новенький флюкваген, а не двенадцатилетняя развалюха, годная разве что на металлолом и переработку.
Долетели они без приключений. Готтфрид припарковал флюкваген, они высадились и направились к проходной: теперь они входили в одну дверь.
— Теперь вы еще и работаете в одном отделе, — Штайнбреннер оказался тут как тут: как один из координаторов части групп, он каждое утро ошивался у проходных и следил за всеми зоркими глазами. — Не удивлюсь, если Партия сделает исключение и поженит вас. А что, все равно твои гены, — он кивнул на Готтфрида, — Империи не пригодятся. Только вот не знаю, вы были бы Бергами или Вебернами? Наверное, все-таки Бергами.
Алоиз было дернулся в сторону Штайнбреннера, но Готтфрид удержал его за рукав.
— Пошел бы ты в задницу, Шванцбреннер, — отмахнулся Готтфрид. — Мысли, как у школяра.
— За своим языком последи, Веберн, — прошипел тот. — Смотрю, никак мою фамилию не выучишь…
Готтфрид пожал плечами и приложил карту к считывателю. Ворота разъехались в стороны, и друзья скрылись в лабиринтах коридора Естественно-Научного Центра.
— Не бери в голову, — Готтфрид посмотрел на Алоиза: тот все еще пылал праведным гневом.
— Готтфрид, это плохо, — покачал головой он. — Посуди сам: если что-то пойдет не так, по такой статье нам не жить, и как доказать, что этот идиот…
— Да выдохни ты, — отмахнулся Готтфрид. — Ну ты же не думаешь, что он это серьезно? Идиот, что с него взять?
— Анализы, но это к медикам, — буркнул Алоиз.
— Так, сейчас тебя надо представить нашей группе, — сменил тему Готтфрид. — Ты проходи, там есть пара свободных закутков, даже довольно уединенных.
— И только ты, как и полагается начальнику, сидишь за закрытой дверью, — усмехнулся Алоиз.
— Да ну тебя! Я и дверь-то не всегда закрываю!
— Ага, когда не занимаешься чем-то несанкционированным. Вроде рассматривания контрабандных фотокарточек и распития коньяка! — Алоиз рассмеялся. — И заметь, я еще даже не сказал про дневник!
Готтфрид только тяжело вздохнул — переспорить Алоиза подчас было просто невозможно. А доказывать, что никаких фотокарточек у него тут в помине нет — себе дороже. Ведь всего-то раз в Мюнхене было, еще в студенчестве. А Алоиз никак не успокоится. Хорошо еще, что его за таким срамом застукал именно он, а не какой-нибудь Штайнбреннер. Вообще, Готтфрид надеялся, что это осталось в прошлом и поросло быльем: Алоиз не припоминал этого уже довольно давно, и вот поди же ты — опять за старое!
— Молчишь, — удовлетворенно отметил Алоиз. — Крыть-то нечем!
— Жду, пока десять лет пройдет, — меланхолично отозвался Готтфрид.
— Это правильно, — усмехнулся Алоиз.
Как-то раз он пообещал Готтфриду, что прекратит припоминать ему этот случай через десять лет. А тот, не будь дураком, записал эту дату в свой видавший виды блокнот, правда, похоже, больше для проформы: даром, что Готтфрид был способен забыть и дату Великого Обнуления, и собственного дня рождения, обычно если угрожал запомнить что-то еще, то помнил исправно.
Они пришли немного заранее. На месте уже находились Агнета, Айзенбаум и двое студентов второго и третьего курсов. Еще двое пятикурсников задерживались, впрочем, до начала рабочего дня время еще было. Алоиза приняли с энтузиазмом, даже Айзенбаум деловито пожал ему руку и не выказал совершенно никаких признаков неприязни, хотя на Готтфрида и смотрел волком. Впрочем, новые инструкции принял, скрупулезно записал и принялся выполнять со свойственным ему тщанием, фиксируя каждый шаг в лабораторный журнал. Готтфрид даже обеспокоился и в очередной раз проверил, не оставил ли он где-то свойственный ему творческий беспорядок, однако все оказалось на своих местах.
Глядя на то, как спорится работа в его группе, Готтфрид ощутил приступ гордости: все пришли вовремя, никто не болтался без дела, а написанный им и утвержденный Малером план, похоже, оказался и правда жизнеспособным. А насколько эффективным — время покажет.
На обед с ними в столовую увязались Агнета и Отто Фишер, студент-второкурсник. Тощий, нескладный и долговязый, с непослушной копной светлых волос, которые не слушались ни расчески, ни даже бриолина, он напоминал взъерошенного толком не оперившегося птенца, а длинный прямой нос только усиливал это сходство. Белый лабораторный халат ему был великоват, и полы его развевались при каждом шаге, точно крылья. Отто отчаянно желал причаститься тайн большой науки и смотрел на всех старших товарищей, а в особенности на Готтфрида, точно на небожителей.
— Возьми пива, а не компот, — увещевал Отто Алоиз. — Желательно две пинты. Айзенбаум-то, вон, шкаф с реактивами открывал, ты разве не знаешь, что они жутко вредные?
— А пиво при чем? — Отто был готов впитывать все знания, которые могли вложить в его пытливую голову старшие товарищи, и смотрел на Алоиза с благодарным трепетом.
— Так оно нейтрализует всю эту дрянь, — со знанием дела ответил тот.
Агнета и Готтфрид переглянулись и прыснули.
— Что? — Отто принялся непонимающе озираться.
— Бери компот и пошли, — строго сказал Готтфрид.
— Но мне оберайнзацляйтер Берг…
— А оберайнзацляйтера Берга я загружу дополнительной работой, чтобы времени на ерунду не оставалось, — мстительно пообещал Готтфрид и выразительно посмотрел на друга.
— Так что там с пивом? — продолжал допытываться Отто, когда они уже сели за стол и принялись за еду.
— Да пошутил я, — отмахнулся Алоиз. — Но! В каждой шутке, между прочим, есть доля правды. И спирт, содержащийся в пиве, помогает нейтрализовать влияние радиации.
— Эх, выдавали бы нам шнапс за вредность… — мечтательно проговорил Отто, и Готтфрид заметил, что у него слегка порозовели кончики оттопыренных ушей.
— Да какая там вредность, — проворчал Готтфрид. — Подумаешь, Айзенбаум шкаф открыл. По такой логике он уже давно должен был помереть. Или превратиться в нечеловеческое существо.