— Да, иногда потом бывает неловко, — попытался сгладить ситуацию Алоиз.
— На самом деле я на минутку, — Тило, казалось, было вообще все равно, как на него реагируют. — Выкурю с вами папироску вот, а потом вернусь на сцену, — он потянулся за портсигаром, но осекся. — Ох, простите… Готтфрид, я совсем запамятовал, что вы совершенно не выносите дыма… Прошу меня извинить.
Он поклонился и вышел из-за стола. Готтфрид тихо выругался сквозь зубы.
— Вы не выносите дыма, Готтфрид? — Мария нахмурилась и уставилась на пепельницу, наполовину заполненную ее окурками. — Простите…
— Нет, погоди… — он перехватил ее за руку.
— Мог бы об этом сказать сразу, — она передернула плечами.
— Не бери в голову, — Готтфрид разозлился. — Не выношу, потому и не курю. Но ты же не заставляешь курить меня?
— Слушай, Готтфрид, — вклинился Алоиз. — Я, похоже, многое пропустил. А этот пианист… Тило… Он и правда не пьет?
— Правда, — вместо Готтфрида ответила Мария.
— Не доверяю я таким людям, — припечатал Алоиз. — Сегодня он не пьет… А завтра что?
— Изменит Империи, — буркнул Готтфрид. Ему было, по правде говоря, все равно, что теперь говорил Алоиз. Он уже думал о том, чем ему отольются остальные оплошности.
К ним, с сияющей улыбкой, спешила Магладина.
— Барвиг отпустил меня! — она вся светилась. — Я ужасно голодна! Вы не возражаете, если я присоединюсь?
— Садитесь, конечно, Магдалина, — перехватил инициативу Готтфрид. — Мария, пойдем прогуляемся?
На лице Марии было так явственно написано сомнение, что у Готтфрида сердце ухнуло куда-то вниз.
— Пойдемте, — наконец проговорила она. — Только я, с вашего позволения, переобуюсь.
Он кивнул, а она, прямая и изящная, направилась к лестнице наверх. Готтфриду отчаянно хотелось побежать за ней, убедиться в том, что она спустится обратно, а не спрячется в своей маленькой светлой комнатушке.
— Готтфрид, вы ухитрились обидеть Марию? — защебетала Магдалина.
— Это не я, — выдавил Готтфрид.
— Неужели этот старикан Тило? — усмехнулась она.
— Кто он таков вообще, этот Тило? — строго спросил Алоиз. — Вам не кажется неправильным обсуждать его вот запросто при мне? Я-то даже не понимаю, о ком речь!
— Он просто ужасно занудный и любит читать нотации, — пояснила Магдалина. — Это наш пианист. Вообще, он и правда очень много знает и всегда готов прийти на помощь.
— Мне он уже помог, — проворчал Готтфрид.
— Как знать… — Магдалина вмиг стала какой-то очень задумчивой. — Может, он считает, что помогает вам. Или Марии…
— Или себе, — не удержался Готтфрид.
— Да… Мне иногда кажется, что влюблен в нее. Глупо, правда? — Магдалина по-детски раскрыла темные глаза и засмеялась.
— Очень, — подтвердил Готтфрид.
*
Они с Марией, обнявшись, стояли на посадочной площадке и смотрели вверх, в темное небо.
— А ведь раньше в небе были видны звезды, — она прижалась к Готтфриду теснее.
— Ты помнишь?..
— Плохо, — она покачала головой. — Мне было всего одиннадцать, когда…
— Мне и того меньше, — выдохнул он, наслаждаясь ее близостью.
— Жаль, что теперь звезд не видно. Говорят, в Советском Социалистическом Союзе символ — красная звезда.
— А для их детей это далекий, несуществующий символ, — отчего-то проговорил Готтфрид. — Я представить себе не могу, чтобы нашим символом по-прежнему оставалась свастика, а мы бы не видели солнца. Это так… Неразвито, первобытно… Как то, что раньше верили в бога.
— Говорят, в Америке до сих пор верят, — Мария положила голову ему на плечо. — И в Германии ведь многие верили до последнего. И в Австро-Венгрии…
— Мои родители, кажется, не верили, — Готтфрид попытался припомнить точнее, но не смог.
— И мои, — усмехнулась Мария.
— А ведь поэтому Арийская Империя сильнее, — Готтфрид поцеловал ее в висок. — Мы не бежим за миражом. Наши символы — как на ладони, просты и близки, а не абстрактны.
— Но ты все равно хотел бы увидеть звезды…
— Или дотянуться до них рукой, — он убрал с ее лица выбившийся локон и внимательнее вгляделся в ее блестящие глаза. — Впрочем, две сейчас сияют мне очень ярко.
========== Глава 8 ==========
Воскресенье прошло, словно сладкий волшебный сон. Готтфрид остался у Марии и упивался ее близостью, ее ласками и ее расположением. Он уже перестал так опасаться, что она выставит его прочь и потребует больше никогда не появляться в этом месте, в этой комнате и в ее жизни. Временами он замечал, что Мария становилась задумчивой и подолгу вглядывалась в его черты, а лицо ее в такие моменты становилось каким-то особенно печальным и отрешенным. Это немного настораживало, но, в конце концов, Готтфрид списал все на то, что он не слишком-то хорошо разбирался в людях. А тем более в женщинах. И еще и не партийных.
— Вам же нельзя слушать джаз, — как-то задумчиво проговорила Мария. — А у нас никогда нет недостатка в партийных гостях.
— Ерунда, — отмахнулся Готтфрид. — Все, что нам нельзя слушать, уже давным давно осталось в какой-нибудь Америке. А то, что поешь ты — это наша, родная музыка, пусть и не представляющая художественной ценности и необходимая для развлекательных целей, — Готтфрид вспомнил, что говорили им в свое время на занятиях по Великой Арийской Культуре. — А всякие пережитки прошлого, вроде свингюгенда вместе со своей музыкой унтерменшей, остались либо в истории, либо где-то за Мировым Океаном, где им самое место.
Мария передала ему початую бутылку вина и уютно устроилась на его плече.
— Тебя не привлекут за то, что ты со мной? — она нежно гладила кожу на его груди.
— За что? — удивился Готтфрид и отпил вина. — Нам не запрещено иметь контакты с беспартийными. Нельзя разве что создавать семьи. И у меня запрет, — он пожал плечами, — на размножение.
— Тебе нельзя иметь детей? — Мария подняла голову и посмотрела на него. — Но почему?
— Мой фенотип не подходит для воспроизводства в Арийской Империи, — нарочито равнодушно проговорил Готтфрид. — Посмотри на меня. Ты часто видела подобных партийцев?
— Подобных тебе? — Мария прикусила губу. — Ни разу. Ни разу в жизни не видела таких замечательных, красивых и умных партийцев.
*
Утро понедельника наступило со всей свойственной ему неотвратимостью. Готтфрид и Алоиз прибыли вовремя и неизменно встретили у проходной своего заклятого приятеля Штайнбреннера.
— Фридляйн! Тебя вызывает хауптберайхсляйтер Малер. Надеюсь, он переведет тебя в санитарки Медэксперотсека. Кстати, ты удосужился вымыться после этого?
— Слушай, Шайссебреннер, отвали, — выдохнул Готтфрид. — Малер и без тебя разберется.
— Что это от тебя опять понадобилось Малеру? — недоверчиво покачал головой Алоиз, когда они уже вошли внутрь, оставив Штайнбреннера позади.
— Понятия не имею. Вот схожу — и выяснится. Как там твои успехи на личном фронте?
— Да никак, — Алоиз помрачнел. — Разговаривать с ней можно обо всем на свете. Гулять здорово… Один раз позволила себя обнять — и на этом все.
— М-да, не позавидуешь, — Готтфрид в очередной раз порадовался, что ему в кои-то веки повезло. — Ладно. Ты передай нашим, что я наверху. Начинайте работу по расписанию.
— Так точно, — Алоиз ухмыльнулся. — В следующий раз не забудь подписать бумагу о том, что делегируешь мне такие полномочия. А то Айзенбаум заявит что-нибудь в духе: я вовсе не обязан вас слушаться!
— Слушай, — Готтфрид затормозил. — А может, это Айзенбаум капнул начальству, что мы коньяк пили?
— Ты и правда в это веришь? — Алоиз покачал головой. — Ты, конечно, оттоптал ему хвост, но чтобы так… Ну не может же он быть до такой степени говнюком?
— Наверное, не может… Просто… — Готтфрид замялся.
— Ладно, жизнь покажет. Иди к Малеру, а то опоздаешь.
Вальтрауд была, как и всегда, очаровательна и обходительна. Готтфрид исподтишка смерил ее взглядом, пристальнее посмотрел на ее пальцы, ловко управлявшиеся с рычагами и кнопками кофе-машины, на яркие губы и задался совершенно неуместным вопросом: умеют ли ее руки и губы быть такими же нежными, как руки и губы Марии? Должно быть, об этом доподлинно известно Штайнбреннеру. Готтфрид поймал себя на мысли, что больше не завидует ему так отчаянно.