Готтфрид покивал, не зная, что ответить. На ум неожиданно пришла мысль, что, быть может, Адлер этот никакой и не орел вовсе, а ворон. Белый ворон.
— Ладно, — Адлер еще раз окинул Готтфрида колким взглядом. — Подойдете послезавтра. Освободите от работы утро, придете натощак. Сдадите анализы. Перед анализами два часа не курить, с сегодняшнего дня воздержитесь от алкоголя, жирной пищи и половых контактов. Горячий душ не принимать, обогрев сидений во флюквагене не включать. Я напишу вам бумагу, что мы ждем вас к восьми утра. А, вот вам контейнер, — он протянул маленькую баночку. — Соберете утреннюю порцию мочи.
Готтфрид тяжело вздохнул. Он собирался этим вечером наведаться к Марии, выпить с ней вина и провести полную страсти ночь. А чертов Адлер уже поставил печать на его направление, и крючковатый крест на этой бумаге олицетворял крест на всех его планах.
— Понял, буду, — обреченно кивнул Готтфрид.
— Я говорил вам, что мы увидимся, — Адлер усмехнулся и пожал руку Готтфриду. — Надеюсь, еще и поработаем вместе.
— Как там… — слова вязли в глотке. — Как там… Оно?
— Беременный образец один-восемь-восемь? — уточнил Адлер. — С многоплодной беременностью?
— Кажется, да… Четыре плода, — Готтфрид не помнил номера бокса. Он вообще смутно помнил хоть что-то, кроме отвратительной полопавшейся кожи на непомерно раздутом животе и крупной слезы, выкатившейся из безобразного глаза.
— Ждем родоразрешения со дня на день, — пожал плечами Адлер. — Видите ли… В наших интересах не допустить смерти ни матери, ни одного из плодов. Для этого нужно следить за размерами плодов. Чтобы при прохождении родовых путей они не застряли там и не слишком их повредили. Чтобы не порвали матку — у нас пока недостаточно исследований о том, насколько эластичны ткани зараженных. А еще и четыре плаценты — это огромный риск кровотечения, понимаете?
Готтфрид не слишком понимал, но на всякий случай покивал.
— Ладно, не задерживаю больше, — Адлер махнул рукой. — До четверга. И не забудьте: никакой выпивки и половых контактов!
*
— Стандартная процедура, — пожал плечами Алоиз, выслушав Готтфрида. — Стандартная процедура для тех, кого в ближайшее время отправят отдавать долг государству.
— Долг? Который из них?
— По увеличению количества граждан Арийской Империи, — хохотнул Алоиз.
— Я не допущен, — Готтфрид нахмурился. Дело приобретало странный оборот.
— Может, они передумали, — Алоиз, казалось, вообще ничему не удивлялся. Возможно, ему просто не было дела ни до чего, кроме Магдалины и выпрыгнувшего перед ней, точно черт из табакерки, Штайнбреннера. — Тебе же не сделали вазэктомию.
— Не сделали, — подтвердил Готтфрид.
Как только им исполнялось шестнадцать, их всех сгоняли на плановые медицинские осмотры. Сначала оценивали фенотип, а что было потом, Готтфрид толком и не знал: его отсеяли сразу. Вообще, он что-то слышал о том, что часть из не прошедших отбор отправили на принудительную стерилизацию, еще нескольких, и его в том числе, проинструктировали о том, что нигде и никак среди партийных им нельзя было допустить осечки. Впрочем, среди беспартийных или в Домах Удовольствия это тоже было нежелательно, хотя на этот счет указания были и не настолько строгими. У Готтфрида осечек не случалось.
— Ты, можно сказать, офицер запаса, — хохотнул Алоиз. — Так что пойдешь как миленький, когда Отечество позовет.
— Да плевать, — отмахнулся Готтфрид. — Просто я надеялся сегодня наведаться вниз.
— Терпи, — Алоиз развел руками. — Будешь пить содовую вместе с Тило. И спать, точно младенец или старец. Главное, постель не обмочи.
— Очень смешно, — проворчал Готтфрид. — Ладно, оставь меня, мне до обеда надо кое-что успеть.
— Фотокарточками тебе до четверга тоже пользоваться нельзя, — добавил Алоиз.
— Плевать, — отмахнулся Готтфрид.
За Алоизом закрылась дверь, и Готтфрид уставился на бумаги. Все навалилось разом: и библиотека, и это обследование, и дневник, и Агнета со своими измышлениями. Несмотря на то, что у Готтфрида был четкий план на день, все летело кувырком на самое дно Берлина, где клубился густой радиоактивный туман и бродили страшные зараженные твари. Мысли расползались, и теперь постфактум Готтфрид подумал о том, что поступил с другом как форменная свинья: опять нажаловался на свои проблемы, тогда как Алоизу требовалось его дружеское плечо. Твердо решив, что на обеде он обязательно исправит свою оплошность, а если не на обеде, то вечером, Готтфрид направился в библиотеку. Все равно им предстояло сегодня кровь из носа сделать антирадин.
*
— Ты уверен, что Штайнбреннер и правда надумал тебе дорожку перейти? — допытывался Готтфрид в столовой. Отто, похоже, обиделся на них за вчерашнее и покорно сидел с Айзенбаумом и что-то с ним обсуждал; Агнета собиралась идти в столовую позже, вместе с остальными.
— Знаешь, что самое поганое? — мрачно ответил Алоиз. — Что я уверен в этом! На все сто, нет, на все двести процентов! Я прекрасно помню его еще в университете, это его стиль. Он всегда сначала прикидывается милым, чутким и добреньким!
— Как и все мы, — усмехнулся Готтфрид, с аппетитом уплетая суп. — Ты давай, ешь. А то сил не хватит с Шванцбреннером тягаться.
— Ты нас-то с этим говнюком не равняй!
— Для Магдалины что ты, что он сейчас — одинаковы, — Готтфрид усмехнулся. — Два готических ангела. Партийцы, обходительные, ровесники. Фюрер ее разберет, кто из вас ей глянется больше. Она ж девчонка. А их так просто не поймешь…
— Может, рассказать ей, что он женат? — встрепенулся Алоиз. — Она же беспартийная, они, вроде, такого не любят.
— Я лучше это скажу Марии, — предложил Готтфрид. — А уж она ей передаст. Всяко лучше, чем мы.
Алоиз покивал и принялся вяло есть. Готтфрид осмотрелся — вокруг кипела жизнь, все организованно ели, чтобы набраться сил и продолжить свое служение Отечеству. И у каждого из них что-то было за душой: свои тайны, свои пристрастия, свои слабости. Вот и у Алоиза появилось уязвимое место. Раньше бы Готтфрид махнул рукой и сказал бы, что ему незачем вообще переживать из-за ерунды, уж кому-кому, а не Алоизу жаловаться. А теперь он представил себе, что Мария стала бы привечать Штайнбреннера, и ощутил укол жгучей ревности.
Добравшись до своего кабинета, Готтфрид с наслаждением опустился в кресло. Стоило все-таки убрать бардак на столе. Исписанные листы, раскрытые папки, научные труды, а теперь еще и весь библиотечный список, направление на медосмотр и разрешение на сверхурочные — все это создавало впечатление, что кабинет Готтфрида кто-то перевернул вверх дном, да еще и впопыхах.
Раскладывая все по папкам, Готтфрид размышлял об идее Агнеты. Чем больше он думал о ней, тем разумнее ему казалось это предположение. Пока по всему выходило, что нужно запрашивать испытания. Дадут ли на это разрешение? Позволят ли увеличить мощность? Вопросов было куда больше, чем ответов.
Полюбовавшись на прибранный стол, Готтфрид во что бы то ни стало решил добраться вечером до дневника. Ему казалось, что там он может почерпнуть что-то, что направит его хаотично мечущиеся мысли в нужно русло, сконцентрирует их. В любом случае, рецепт антирадина был в дневнике. Можно было бы поручить Алоизу процесс изготовления, а самому погрузиться в чтение, но, насколько Готтфрид помнил, у друга вечно что-то не клеилось с химией. Особенно с практикой. Оставалось одно: делать и то, и то самостоятельно. Впрочем, Алоиз в отличие от него виртуозно подделывал печати, подписи и прочие подобные вещи, так что дел у обоих было невпроворот.
Отпустив по окончании рабочего дня всех, кроме Алоиза, Готтфрид метнулся к заветному радбоксу.
— Погоди, — остудил его пыл Алоиз. — Давай хоть немного выждем. Вдруг кто вернется. Иди, читай свои труды, а мне еще тут дособрать надо…
Готтфрид недовольно послушался — он не хотел терять ни минуты. Однако читать материалы все равно бы пришлось, а ставить все и вся под угрозу, если кто-то надумает вернуться…