— Веберн! — рявкнул он.
Готтфрид встал.
— Ты бы о Вальтрауд подумал, Шванцбреннер.
— Не смей произносить ее имени своим грязным ртом, ублюдок! — Штайнбреннер ухватил Готтфрида за лацканы кителя.
Готтфрид запоздало подумал о том, что пить, курить и спать с женщинами ему не разрешили, а вот драки в список запретов не вошли. Даже жаль — против Штайнбреннера у него не было ни единого шанса: тот, в числе прочего, в университете занимался какими-то боевыми искусствами. Какими, Готтфрид не помнил. Теперь ему оставалось одно: постараться получить поменьше тумаков, ведь не надеяться же, что за него вступятся беспартийные. А партийцев этим вечером в баре больше и не было.
Перед глазами ярко вспыхнуло, в голове стало пусто и звонко, и только приложившись боком о стол и заслышав звук бьющегося стекла, Готтфрид осознал, что его дело плохо.
— Что, решил оприходовать молоденькую беспартийку? — Готтфрид ухватил осколок разбившегося графина и скатился на пол, уходя от летящего сверху кулака. — Урод! — он с силой воткнул в бедро Штайнбреннера стеклянное острие.
Штайнбреннер взвыл, как раненый зверь, и попытался пнуть Готтфрида пострадавшей ногой в живот, но тот ухватил его за форменный сапог и из последних сил дернул вверх. Штайнбреннер, изрыгая проклятия, с грохотом повалился навзничь.
— Довольно! — зычный бас херра Барвига заглушил музыку и стихшие было разговоры. — Встать и разойтись!
Готтфрид поднял ладони кверху и посмотрел на источник звука: херр Барвиг, внушительный, точно порядочная гора мышц и сала, возвышался над ними — даже над Штайнбреннером! — и держал в руках какой-то мудреный, судя по всему, самопально реконструированный дробовик. Он кивнул куда-то по сторонам, и Готтфрид огляделся: к ним подступали четверо, судя по всему, трое мужчин и одна женщина, в одинаковой темно-серой одежде, с прикрытыми платками нижними частями лиц. Готтфрид почувствовал, что его левый глаз стремительно заплывает, но успел более-менее ясно рассмотреть язвы на коже мужчины и женщины, подобравшихся к нему достаточно близко. Такие же язвы, как у зараженных внизу. И у тех существ в Медэскперотсеке.
— Ты ответишь мне за это, Веберн, — прошипел Штайнбреннер, зажимая ногу прямо под раной; он не стал вытаскивать осколок, и по его темно-серой форменной штанине тонкой струйкой стекала почти черная кровь.
— Готтфрид, как ты? — к нему скользнула Мария и обняла своими теплыми и нежными руками.
— Да что мне будет, — отозвался он, прижимая ее к себе.
— Чтобы ноги вашей здесь больше не было! — веско сказал Барвиг, кивнул странной охране и злобно уставился на партийцев.
— Не надо, херр Барвиг, пожалуйста! — Мария посмотрела на него. — Я прошу вас, позвольте Готтфриду…
— Чтобы он со своими партийными дружками разнес мне бар?
— Простите, пожалуйста, херр Барвиг, это не входило в мои планы, — выдавил Готтфрид, продолжая осматриваться. Он нигде не видел Тило — проклятый таракан как сквозь землю провалился.
— Возместите мне ущерб, — проворчал Барвиг, опуская дробовик. — А устроите еще хоть что-то подобное, отдам вас кому следует на растерзание. Многие внизу охочи до партийной крови.
Готтфрид посмотрел на Штайнбреннера. Тот сидел на стуле, по-прежнему зажимая ногу, и с ненавистью пялился в ответ.
— Вам нужен врач, — Мария отпустила Готтфрида и подошла к Штайнбреннеру. — Я могу вызвать. Или позвонить, чтобы за вами приехали, только скажите, кому.
Штайнбреннер схватил окровавленной рукой Марию за подбородок, провел пальцем по щеке, оставляя багровый влажный след, и усмехнулся:
— Это ты Вебернова девка? Красивая.
— Не трогайте меня, — она перехватила его запястье, но отвести его руку у нее явно не хватило сил. — Если вам не нужна помощь, так и скажите.
— Швайнбреннер, говнюк, не трогай ее! — подал голос Готтфрид, но тут же осекся под взглядом Барвига, готового в любой момент снова взять их на мушку.
— Он — слабак, — Штайнбреннер сально улыбнулся.
— Вас это не касается, — Мария сощурила глаза, и Готтфриду показалось, что она смотрит на Штайнбреннера сверху вниз, несмотря на свое положение.
— Отпусти-ка ее, партийная свинья, — гаркнул Барвиг. — Полюбовался — пора и честь знать.
— Так точно, — издевательски выплюнул Штайнбреннер. — Не скучай этой ночью, Мария Вальдес.
Мария не ответила ничего, вместо этого подхватила Готтфрида под руку и увела наверх.
— Посиди тут, я схожу за льдом.
— Ерунда, оставь! — Готтфрид перехватил ее за запястье. — Не ходи туда.
— Там Барвиг и охрана, — заупрямилась Мария. — Не бойся за меня. А тебе бы лед приложить…
— Брось…
Он притянул ее к себе и обнял, зарываясь в ее волосы и с наслаждением вдыхая ее запах. Мария задышала чаще и вцепилась в него, прижимаясь теснее.
— Я испугалась… Мне показалось, что этот Бруно… Он ненавидит тебя, за что?
— Долгая история, — скривился Готтфрид. — Давай хотя бы тут не говорить о нем, он как кость в горле, ей-фюрер.
— Он правда женат? — Мария, точно кошка, потерлась щекой о Готтфрида.
— Правда, — помрачнел тот.
— А откуда ты знаешь, какой кофе варит его жена? — Мария отстранилась и заглянула ему в лицо.
— Она секретарша начальника нашего Отдела, — пояснил Готтфрид. — А в последнюю неделю я хожу туда, кажется, чаще, чем в собственный кабинет.
— Она красивая?
— Очень, — кивнул Готтфрид.
— Вот, значит, как, — Мария села на кровать. — И что же… Тебя обижает, что Штайнбреннер ей изменяет или намеревается это сделать?
Готтфрид непонимающе уставился на Марию. Он впервые видел ее такой раздраженной.
— Но… В этом нет ничего ненормального для партийных.
— То есть, она тоже может изменять ему?
— В целом да, кроме репродуктивных периодов. Но я в этом не слишком разбираюсь. У семейных свои правила.
Он сел рядом с ней и обнял, но она осталась холодна.
— Знаешь, я все-таки принесу льда, — она попыталась встать.
— Зачем? Ты сейчас сама не теплее, — рассмеялся Готтфрид.
— Твои шутки неуместны. Отпусти меня.
— Как скажешь, — он убрал руки и проводил ее взглядом.
Пожалуй, ей и правда ничего не грозило: там были эти странные охранники и Барвиг со своей пушкой. Об охранниках, впрочем, стоило порасспросить. В прошлый раз, когда зашел разговор о зараженных, все обитатели бара в один голос твердили, что у них их не водится. Врали? Или это ему показалось после того, как Штайнбреннер врезал ему по лицу? Но зачем тогда они закрывали лица? Может, это были какие-нибудь разыскиваемые преступники?
О разыскиваемых преступниках иногда вполголоса шушукались, но так, чтобы никто не услышал — поговаривали, преступность в Арийской Империи уже искоренили. Если речь, конечно, не шла о самых нижних уровнях, но и там над этим работала полиция. А если что-то и происходило, виновных ловили и примерно наказывали очень быстро.
Зато Мария, кажется, ревновала. То, с каким неудовольствием она расспрашивала о Вальтрауд, свидетельствовало именно об этом. Готтфрид потянулся, точно сытый кот: от Марии у него голова шла кругом, и он подозревал, что влюблен, как мальчишка. А если она ревновала его, это означало лишь одно: он мог надеяться на взаимность.
Она появилась на пороге, встрепанная, бледная и очень красивая. Села рядом с ним, завернула пакет с ледяными осколками в полотенце и приложила к его многострадальному глазу.
— Очень больно?
— Ерунда, — Готтфрид расплылся в улыбке.
— Мужчины… Вы когда-нибудь вырастаете или так и остаетесь вечными мальчишками?
— Смотря в чем, — Готтфрид извернулся и поцеловал ее в запястье.
Она обвила рукой его шею.
— Поговори, пожалуйста, с Магдалиной. Штайнбреннер ужасный человек. Он только прикидывается добреньким и обходительным, а на самом деле…
— Поговорю, — Мария кивнула. — У нас поговаривали, что партийные мужчины ужасны. Но не могут же все быть такими уж плохими.
— Я не разбираюсь в партийных мужчинах, — засмеялся Готтфрид. — Но из того, что я слышал о Штайнбреннере…