— Арбайтсляйтер Веберн, — патрульный вернул Готтфриду водительскую книжку. — Извольте объясниться, что с вами произошло.
— Многоуважаемый херр инспектор, — Готтфрид говорил крайне вежливо и надеялся, что ему удастся не скатиться в заискивающее подобострастие. — Я всенепременно напишу объяснительную, как только доберусь до работы. Бытовой инцидент, не стоящий внимания, я уверяю вас…
— Я запишу ваш чин, фамилию и номерной знак, — пообещал полицейский. — И вечером проверю, что объяснение внесено в систему. Если нет — вас вызовут в полицейское управление повесткой, арбайтсляйтер Веберн. Всего хорошего! — полицейский козырнул.
— Вот прикопались, — прошипел Готтфрид.
— Сдай им эту холеную свинью с потрохами? — предложил Алоиз. — Твоей-то вины нет, он тебя первый ударил.
— Так-то оно так… Слушай, ну это все в задницу, а? Лучше расскажи, что там Магдалина?
Готтфрид слушал вполуха и все больше приходил к выводу, что девчонка и правда умом тронулась. А ведь сначала показалась нормальной, веселой… Ну а что Алоиза долго на расстоянии держала — так кто ее знает, что у нее там на уме.
— А ведь похоже, что этот гад и правда ей в сердце запал, — вздохнул Алоиз.
— Ну так исправь ситуацию, если оно тебе надо! Подари ей что-нибудь, пригласи на свидание. Тьфу, ты вдумайся только — я, я! Я тебя чему-то учу! Ну, смех, да и только! — Готтфрид покачал головой.
— Что-то ты, брат, непоследователен, — усмехнулся Алоиз. — Вчера она была для тебя вероломной шлюхой.
— Это был поспешный вывод!
Они вышли из флюквагена на площадку. У проходной мрачно хромал Штайнбреннер, а около их ворот стояло еще двое партийцев.
— Арбайтсляйтер Веберн? — на него в упор посмотрел совсем молодой незнакомый партиец. — Вам необходимо подойти к… — он сунул нос в журнал, лежавший на проходной. — К хауптберайхсляйтеру Малеру.
— Так точно, — выдохнул Готтфрид.
— Ну что, ты сразу к нему? Твои подчиненные тебя по утрам и вовсе не видят в последнее время! — поддел друга Алоиз, когда они прошли через ворота в уже ставший родным коридор.
— Нет, сначала заберу бумаги от медиков, чтобы дважды не ходить, — Готтфрид потер затылок. — Опять я буду напраслину на Штайнбреннера возводить.
— Да какую там напраслину! — возмутился Алоиз. — Он, значит, повел себя во всех отношениях недостойно, а ты — отвечать?
— Да видишь. Здесь уже во второй раз.
— Скоро ты и вовсе со счета собьешься, — пообещал Алоиз. — Вспомни Мюнхен.
Готтфрид замолчал. После того, как он проткнул Штайнбреннеру ногу осколком графина, тот точно отомстит. И, с вероятностью, не ему одному. Как бы теперь не пошел Барвиг со своим “Эдельвейсом” по миру. А с Барвигом и остальные. И одному фюреру известно, что Штайнбреннер сделает с Марией.
В его лаборатории уже собралась вся команда. Отто и Агнета смотрели с радостью, Айзенбаум — с плохо скрываемым презрением. Готтфриду даже показалось, что Айзенбаум испытывал некоторое злорадство, глядя на него и прекрасно понимая, что ему придется объясняться и доказывать то, что он — снова — не запятнал честь партийца в какой-нибудь сомнительной компании.
Готтфрид оглядел всех, вежливо поздоровался, сказал несколько напутственных слов и скрылся за дверью своего кабинета. Бумаги, в которых было засвидетельствовано, что завтра ровно в восемь часов утра его ждут для проведения обследования, лежали на самом видном месте. Теперь стоило отнести эти бумаги Малеру и объясниться с ним по поводу вчерашнего инцидента. А ведь еще работа! Дольше оттягивать разговор с Агнетой и вынесение новых гипотез на обсуждение было нельзя, они рисковали выбиться из плана.
Что-то в связи с этими идеями неуловимо витало по краю сознания Готтфрида, было нечто — аморфное, неоформленное — что казалось призрачным светом в конце тоннеля. Да еще и то, что он прочитал вчера в дневнике отца — всего-то вчера, а как будто с этого момента уже целая жизнь прошла. Готтфрид взял бумагу и направился к Малеру. Может, стоило просто еще раз перечитать то, что писал отец? Или подумать о чем-то совершенно ином.
Вальтрауд в приемной нахмурилась при виде него и, вопреки обыкновению, даже не предложила кофе, лишь молча кивнула и сообщила Малеру о том, что к нему явился некий арбайтсляйтер Готтфрид Веберн. И даже подождать предложила жестом.
— Фрау хауптберайтсшафтсляйтерин, — начал Готтфрид.
— Молчите, херр арбайтсляйтер, — оборвала она его ледяным тоном. — После того, как вы вчера ранили моего мужа…
— Но я не был зачинщиком! — Готтфрид жаждал оправдаться: еще не хватало, чтобы его записали в дебоширы и нарушители общественного спокойствия! — Хауптберайтсшафтсляйтерин Штайнбреннер…
— Штайнбреннер? — она усмехнулась. — Вы не оговорились? Знаете, мне было все равно, пока ваш конфликт не выходил за пределы дурацких обзывательств. Но вы дошли до членовредительства. Надеюсь, хауптберайхсляйтер Малер этого так не оставит.
Дверь в кабинет Малера распахнулась, и он собственной персоной показался на пороге.
— Готтфрид! — воскликнул он. — Проходите!
Готтфрид, успев про себя удивиться столь теплому приему, по крайней мере, пока, скользнул внутрь.
— Итак, я даже не знаю, с чего начать! — Малер закурил, и, попыхивая папиросой, сел за стол. — Давайте, пожалуй, начнем с того, результаты чего, Готтфрид, у вас налицо. Вернее, на лице. Вот черт, совсем забыл… Вальтрауд! — он нажал на кнопку связи. — Принесите нам бланки объяснительных по чрезвычайным происшествиям! И кофе! Да-да, с коньяком!
— Благодарю вас, херр хауптберайхсляйтер, но от кофе я, кажется вынужден отказаться.
— Боитесь? — хохотнул Малер. — Правильно боитесь — Вальтрауд, как истинная арийка, страшна в гневе! Впрочем, прежде чем вы будете писать объяснительную, я бы настаивал на том, чтобы вы рассказали мне о том, как вообще так вышло.
Готтфрид откашлялся. Ситуация выходила совершенно идиотская, и, что хуже всего, в нее еще и оказался замешан Алоиз. Но выбора у него не было.
Вальтрауд вошла в кабинет ровно в тот момент, когда Готтфрид рассказывал о том, как оберайнзацляйтер Бруно Штайнбреннер решил поухаживать за беспартийной девчонкой, которая приглянулась оберайнзацляйтеру Алоизу Бергу. Готтфрид тут же принялся рассказывать более цветисто. Пусть знает, что ее муженек и сам не образец благонравности! Что бы у них там ни было принято в отдельно взятой ячейке общества, раз уж она так беспокоилась о его здоровье, пусть побеспокоится и о его связях.
Вальтрауд положила бумаги, поставила поднос с кофе, подала им чашки и удалилась — прямая, точно кол проглотила. Готтфрид вздохнул и продолжил. Он решил не перевирать ничего, разве что умолчал о зараженных и о том, как именовал Штайнбреннера: ему резко стало совестно за такую школярскую выходку.
— Итак, — резюмировал Малер, выслушав Готтфрида. — В баре “Цветок Эдельвейса”, в который вы с оберайнзацляйтером Бергом изволите захаживать, вы вступили в конфронтацию с оберайнзацляйтером Бруно Штайнбреннером, коего вы также именовали… — Малер уставился в одну из бумаг, лежавших перед его носом. — Швайнбреннером, Шайссебреннером, Шванцбреннером и прочими производными, — Малер раздавил окурок в пепельнице и разразился надтреснутым каркающим смехом. — Право слово, Готтфрид… Да вы пейте, пейте кофе, хауптберайтсшафтсляйтерин, как там вы говорили? Швайнсшайссесшванцбреннер? — он снова рассмеялся. — В общем, там точно нет яда.
Готтфрид взял чашку и принюхался. Кофе как кофе, с коньяком. Ему было отчаянно стыдно, он не понимал, искренен ли смех Малера или он попросту отвлекает его, чтобы следом задать очередной неудобный вопрос.
— Бросьте отводить глаза, — Малер закурил еще одну. — Все мы люди. И вы, и я, и эти ваши друзья-эдельвейсоводы. Кстати… Оберайнзацляйтер Штайнбреннер сообщил мне, что у охранников, которых натравил на вас хозяин заведения, были признаки радиоактивного заражения. Это правда?
Готтфрид почувствовал, что еще немного, и он не удержит кружку: ладони снова вспотели, а сердце подпрыгнуло куда-то к горлу.