Не помогало ничего: ни попытка оживить в памяти запах и вкус Марии, ни совершенно волшебные и новые для Готтфрида ощущения поцелуев той самой области, которую его заставили вымыть с антисептическим мылом. Зато когда в этот момент перед его глазами вместо лица Марии отчего-то появилось сосредоточенное лицо Вальтрауд Штайнбреннер, Готтфрид, уже было поставивший на себе крест, ощутил, что возбуждение все-таки достигло пика и накрыло его с головой.
Он с чувством выполненного долга закрыл контейнер, застегнул штаны, вымыл руки и нажал на кнопку. Почти сразу в процедурной появились Луизе и Адлер. Луизе забрала контейнер и исчезла. Адлер сел на кушетку, взял в руки один из журналов.
— Вот почему вы так долго, — хохотнул он. — Я уже несколько раз жаловался специалистам в Отдел Пропаганды и Идеологии, чтобы они пересмотрели концепцию журналов специального назначения. Еще ни один обследуемый не справлялся лучше благодаря этой макулатуре. Но они почему-то меня не слышат.
— Должно быть, их это возбуждает, — пожал плечами Готтфрид.
— Я знал, что туда берут только извращенцев, — рассмеялся Адлер и закурил. — Но чтобы настолько… Знаете, Готтфрид, шутки в сторону. Я должен вас проинструктировать. Когда придет время, вам сообщат. За сорок восемь часов до предполагаемого зачатия вам нельзя иметь половых контактов. Лучше, конечно, выдержать три-пять суток, но сорок восемь часов — это необходимый минимум. Также вам и вовсе нельзя спиртного.
— С какого момента? — Готтфрид помрачнел: он планировал этим вечером пойти в “Эдельвейс” и провести эту ночь без оглядки на медицинские предписания.
— Не пить? — переспросил Адлер. — С сегодняшнего дня. Анализы ваши мы сделаем быстро, сегодня к вечеру все будет готово. Если не будет выявлено противопоказаний, то ориентировочно на следующей неделе минимум три, а лучше пять-шесть ночей вы проведете в ЦАМе, в специальном отсеке. Либо на дому у будущей матери, это как психологи заключат. Не переживайте, мы сообщим минимум за два дня, а скорее всего, и того раньше.
— Кто будущая мать? — Готтфрид понятия не имел, чего ждать от этого всего. Еще не факт, что эта самая мать не обольет его презрением с ног до головы за, как выразилась Луизе, “посредственные физические данные”.
— Это я сообщу вам сегодня, если анализы будут в порядке, — Адлер покивал. — Держите телефон, — он сунул Готтфриду в руки визитку. — Можете идти. До встречи, Готтфрид Веберн!
Готтфрид шел лабиринтами переходов в свое подразделение и думал о том, как же стремительно изменяется все. Раньше его задевало то, что он оказался настолько плох для Империи, что его выбраковали из воспроизводства, точно негодный элемент. Теперь, когда ему, скорее всего, предстояло все-таки отдать гражданский долг еще и в этой форме, ему не очень-то и хотелось. Он понятия не имел, к кому его направят, не опозорится ли он перед ней так же, как перед этими всевидящими ледяными красотками со страниц похабных журналов. Наверное, стоило уточнить у Алоиза, как это все происходит, но с другой стороны, давать другу повод для насмешек…
В лаборатории все шло своим чередом. Антирадиновая проверка, прошедшая накануне, пока Готтфрид был занят совершенно иными задачами, нарушений не выявила. Все занимались своими делами, разве что Айзенаум выглядел еще более недовольным, чем раньше — если это вообще было возможно.
Готтфрид прошел к себе и принялся за бумаги об отце. Стоило систематизировать все, чтобы дать Малеру исчерпывающий отчет и не выдать самого себя. Не успел он начать читать хоть что-то, как раздался настойчивый стук в дверь. Это определенно были не Алоиз и не Агнета — те стучали по-другому.
— Войдите! — отозвался Готтфрид.
К нему в кабинет ввалился Отто. Взъерошенный, точно мокрый птенец, он, смешно дернув сутулыми плечами, пробормотал:
— Можно?
— Да, Отто, проходи, — Готтфрид жестом указал на кресло напротив себя.
Отто закрыл дверь, прошаркал к креслу и, нахохлившись, сел.
— Арбайтсляйтер Веберн, — он не смотрел Готтфриду в глаза и отчего-то покраснел до самых кончиков оттопыренных ушей. — Простите, это я… Я сдал вас и вашу идею про пушку Малеру. Мне… Мне Айзенбаум велел…
Готтфрид потер затылок. Вот так ситуация! И что ему теперь с этим делать? Отто, конечно, подчиняется Айзенбауму. Если ослушается, то, скорее всего, вылетит из своего Университета, как пробка из нагретой бутылки шампанского. А Айзенбаум тоже хорош! Мог бы и сам накапать, а не юнца гонять!
— Я вас понял, Отто, — кивнул Готтфрид.
— Я согласен с вами! — горячо заговорил Отто. — Я не считаю, что вы саботажник! Я уверен, что пушка сильнее бомбы будет! Точнее, сначала я подумал, что это чушь. Но я всю ночь читал учебники! А Айзенбаум не верит.
— Правильно не верит, — выдавил Готтфрид. — И то, и другое — пока только гипотезы и требуют проверки, Отто. Опасно нырять в такие идеи, как в омут. Все-все нужно проверять.
— Не говорите мне больше про пиво, пожалуйста, — осмелел Отто. — Надо мной и так в университете подтрунивают, что я слишком впечатлительный. А я, между прочим, не такой уж и глупый! Иначе бы меня со второго курса не направили на практику! Обычно направляют с третьего.
Готтфриду стало стыдно. Мальчишка был просто неоперившимся птенцом, легковерным ребенком, смотревшим им с Алоизом в рот и пытавшимся произвести впечатление.
— Ты не глупый, Отто, — Готтфрид улыбнулся. — Спасибо, что рассказал о том, что это ты доложил. Доверие в команде — важная штука. И я передам Алоизу твою просьбу.
— Спасибо вам, херр арбайтсляйтер! — Отто просиял. — Я тут это… У меня, кажется, есть пара идей по пушке. Но оберберайтсшафтсляйтер Айзенбаум ничего и слышать не хочет. Можно, я, как додумаю их, к вам приду?
Готтфрид тяжело вздохнул. Похоже, стоило все-таки поговорить с Айзенбаумом. Если он сейчас даст Отто добро, то ничем хорошим это не кончится. Но не обрывать же полет мысли!
— Приходите, — он кивнул. — Но я думаю, что поговорю с оберберайтсшафтсляйтером Айзенбаумом.
— Это не поможет, — Отто принялся ковырять собственные ногти. — Он ужасно упрямый. И вы ему не нравитесь.
— Посмотрим, — Готтфрид снова улыбнулся. — Идите, Отто. И спасибо вам за откровенность.
Твердо решив, что после обеда сначала зайдет к Малеру, а потом поговорит с Айзенбаумом, Готтфрид снова погрузился в изучение материалов об отце. На сей раз он нашел записи о том, что с определенного момента Фридрих Веберн высказывал идеи о том, что, помимо разработки ядерного оружия, нужно обратить особенное внимание на устранение последствий радиационного поражения. При обосновании актуальности проблемы он ссылался на то, что ученые, работавшие с радием, ураном и прочими подобными веществами, получили очень характерные последствия для здоровья. Тогда же Фридрих Веберн стал более плотно сотрудничать с университетским другом, Людвигом Айзенбаумом. Они посвятили очень много времени и сил разработке лекарства, и старания их и правда увенчались успехом. Хотя ни один, ни второй не пережили Великую Катастрофу: Людвиг Айзенбаум попал под шальную бомбу при поездке к родне в Швейцарию, а сам Фридрих Веберн погиб непосредственно во время Катастрофы под одной из бомб, сброшенных на Берлин.
Далее приводились данные о том, что Айзенбаум тоже находился “под колпаком” из-за специфических, “близких к про-пацифистским” воззрений. А также… Готтфрид потер здоровый глаз и вчитался внимательнее.
“Судя по полученным с места Катастрофы данным, бомбы, сброшенные на Берлин, имели очень близкое строение к бомбам, которые проектировал непосредственно Фридрих Веберн. Бомбы аналогичной конструкции также были сброшены на Вену, Рим, Париж, Мадрид, Цюрих, Лихтенштейн, а также на ряд Японских островов и столицы некоторых Американских штатов. Бомбы, сброшенные на Советский Союз, имели другую конструкцию и другое активное вещество”.
Готтфрид отбросил бумаги. Теперь стало окончательно понятно, почему Штайнбреннер надеялся потопить его чертежами отца. В этих документах черным по белому было напечатано то, что его отца по итогам Катастрофы подозревали в антирейховском сотрудничестве.