— Тише, — мягко проговорил он, когда она вздрогнула — руки у него были холодные. — Вы рассказывайте.
— Вы меня не слушаете, — горько проговорила она. — А ведь это было так сложно.
— Слушаю, — Готтфрид вздохнул. — Но вы правы — возможно, недостаточно внимательно. Если хотите, расскажите что-нибудь менее важное? А это расскажете потом, когда мы, чтобы забыть это все, как неприятный сон, выберемся куда-нибудь поужинать и поговорить о том, что нам действительно дорого.
— Знаете, — Агнета грустно улыбнулась. — Не думаю, что после всех этих приключений у меня останется желание ужинать с вами. Простите.
— Вы специально? — возмутился Готтфрид. — Перестаньте мне портить настроение! У меня и так его нет! А, между прочим, от меня здесь зависит куда больше, чем от вас!
Она нервно рассмеялась:
— Я знаю. Не надо думать, что я совсем необразованная, раз уж у меня никого не было.
— Слушайте, если вы не хотите мне помогать, хотя бы не мешайте, — устало проговорил Готтфрид. Он чувствовал себя чудовищно вымотанным. Да и робкое желание, которое ему удалось с огромным трудом сконцентрировать, представляя себе на месте Агнеты Марию, снова куда-то улетучилось.
— Я постараюсь.
— Можете тоже меня обнять. Мне тоже холодно. Не надо меня бояться — я живой человек!
— А кого бояться, как не людей?
— Врагов?
— Если вы имеете в виду вражеские армии, то это они должны нас бояться, а не мы их, — отметила Агнета. — Знаете, я довольно боялась. И преподавателей в университете, и однокурсников. Мне достаточно часто говорили о том, что мне не место в физике. А теперь вот лично вы доказываете, что это правда.
— Я вам ничего подобного не доказываю, — Готтфрид едва сдержал порыв встать, одеться и уйти прочь.
— Ладно, не вы, — согласилась она, продолжая сидеть недвижно, положив руки на колени.
Он покачал головой, мысленно перебрав все самые грязные ругательства. И почему так повезло именно ему? Готтфрид постарался ускорить события и сунул ладонь меж ее бедер.
— Не трогайте! — она отшатнулась.
— Вы хотите, чтобы нам обоим было больно? Да вас надо оплодотворять под наркозом!
— Я уточняла, — тихо проговорила она. — Нельзя.
— Значит, придется терпеть! Или меня сейчас, или инструменты в клинике! — Готтфрид встал и потер затылок.
— Вас…
— Вы говорите это не в первый раз! Да я после вас ни с одной женщиной спать не смогу!
— Вы заботитесь только о себе! Вам плевать, что я чувствую! — она вскочила, халат упал на тахту. — Вас беспокоит только это задание и ваши последующие подвиги! Вы посмотрите на себя! Думаете, вас вообще можно желать?
Он отшатнулся. Ему отчаянно захотелось взять и надавать Агнете хороших пощечин, чтобы у нее, наконец, появился повод плакать и обвинять его во всем и вся. Отругать на работе при всех остальных членах команды, сказать, что она годна только на то, чтобы варить кофе и мило улыбаться, хотя мило улыбаться у нее тоже выходило плохо.
Готтфрид смерил ее взглядом: высокая, с длинными светлыми волосами и крупными чертами лица, широкими плечами и крутыми бедрами, высокой аккуратной грудью и мягкими золотистыми завитками волос в паху, она была симпатичной. Даже красивой — особенно сейчас, когда злилась.
— Думаете, вас можно? — он зло усмехнулся. — Вы же ледяная! В вас нет ни огня, ни страсти. Да, красивая, но от одного взгляда на выражение вашего лица… Хотя, если не смотреть на лицо…
Он выплескивал свою горечь, свою обиду. Пусть глупо и мелочно, но это отчего-то оказалось так приятно, что он даже ощутил проблески желания.
— Конечно, я ни капли не забочусь о вас, — продолжил он. — Именно поэтому я принялся разговаривать с вами. Я уже битый час слушаю ваши бредни вместо того, чтобы сделать то, зачем меня сюда отправили, и уйти с чистой совестью!
— Вы просто не можете, — выплюнула она. — Думаете, я не вижу? — Агнета кивнула на него, и он ощутил жгучее желание прикрыться.
— Не смейте меня больше ни о чем просить, — он в очередной раз схватил трусы и принялся их натягивать. — Я завтра доложу Адлеру…
— Распишетесь в собственной неспособности?
— Да! И мне не стыдно! — у него горели даже уши.
Готтфрид был чертовски зол. На себя, на Агнету, на Адлера, на Марию, на Партию — на весь мир. Он не представлял себе, как он будет дальше работать с Агнетой в одной команде, смотреть ей в глаза. А ведь он прикрывал ее от нападок всех, кого только можно! И чем она ему отплатила? Посчитала ни на что не способным, человеком, которого нельзя желать, эгоистом! От обиды у него так дрожали руки, что он запутался в собственных штанах.
Он услышал, как она смеется. Громко, закрыв руками лицо, всхлипывая. Готтфрид бросил штаны и схватил ее за руки:
— Да что с вами такое?
— Знаете… Я ведь… Я ведь так не думаю, — она утерла слезы. — Вы на самом деле замечательный человек. Просто… Я не хочу, понимаете? Я бы с удовольствием сходила с вами в кафе, или в кино. Рассказала бы вам о физике. Но без этого всего, понимаете?
— Тихо, — он обнял ее и принялся гладить по голове. — Ложись. Давай мы попробуем заснуть? Утром я поставлю будильник.
— И я снова все испорчу… Готтфрид, — она легла на кровать, свернувшись клубком, спиной к нему.
— Посмотрим, — прошептал он ей на ухо и обнял.
Ее волосы пахли чем-то свежим, а кожа была прохладной. Агнета дышала тяжело и все еще всхлипывала, но не убрала его ладонь, когда он слегка сжал ее грудь. Когда он коснулся губами ее шеи, она притянула его ближе рукой за затылок, и Готтфрид все-таки скользнул пальцами ниже, к золотым завиткам.
— Кто такая Мария? — спросила Агнета потом, когда все закончилось. — Вы любите ее?
— Это не имеет значения, — выдохнул Готтфрид.
— Вы назвали меня ее именем, — пояснила Агнета. — Впрочем, неважно. Я думала, это будет хуже, — она присела на кровати и протянула ему руку. — До завтра, Готтфрид. И… Простите меня… Пожалуйста.
Готтфрид пожал ей руку и неохотно принялся одеваться. По правде говоря, он рассчитывал провести эту ночь у нее, но просить об этом после всего не решился. Тем более, он еще и назвал ее чужим именем — в какой-то момент ему показалось, что с ним в постели такая родная и любимая Мария, и он только удивился, как он вообще мог такое подумать: Мария никогда не была настолько пассивной и ледяной.
— До свидания, Агнета, — он кивнул, оставив ее извинения без внимания.
Ночь выдалась холодной. К Алоизу, конечно, идти было уже невежливо, но Готтфрид все-таки решил попытать счастья.
— Ты, дружище, совсем того, — зевнул Алоиз. — С головой в ссоре. Ты время видел?
— Прости, — развел руками Готтфрид. — У меня был ужасный вечер, перешедший в ужасную ночь.
— Поэтому ты решил испортить жизнь мне, — покивал Алоиз. — Тебе кто-нибудь уже говорил, что ты конченный эгоист?
— Говорили, — мрачно отозвался Готтфрид. — Ровнехонько этим проклятым вечером.
— О-о, — Алоиз аж раскрыл глаза. — Тогда у тебя и правда, похоже, был отвратительный вечер. Проходи.
— Вот так бы сразу, — проворчал Готтфрид.
*
День прошел в заботах. Алоиз возился с Отто, Айзенбаум занимался своими делами, Агнета не поднимала на Готтфрида глаз. Сам Готтфрид большую часть дня просидел в кабинете.
На партсобрании не произошло ровным счетом ничего примечательного, Хоффнер привычно распинался — Готтфриду показалось, что все его фразы насквозь клишированы и заучены. Как только он мог думать, что этот человек вещает от сердца? Он осматривался и толком не понимал, почему все вокруг так воодушевлены этой речью, и даже Алоиз слушает с интересом. Готтфрид думал о своем. Ему не хотелось снова идти к Агнете, он не представлял себе, какое сопротивление встретит на этот раз. Слова ее до сих пор отдавались болью и обидой где-то в его сознании, и он вовсе не хотел повторения. Прикинув, что Адлер разрешил ему два акта в день, а за сегодняшнее, завтрашнее и воскресное утро он подкопит целых три, Готтфрид решил завтрашним вечером, после выполнения долга, наведаться к Марии. Он как раз достаточно отдохнет, купит ей фруктов и цветов… Вдруг она и правда не выставит его прочь?