— «Это» — так ты называешь наши отношения? — хмыкает Айзек, но не оскорбленно, он скорее позабавлен. Эллисон слишком серьезная, она так заигралась во взрослую, что, кажется, совсем разучилась получать удовольствие от жизни.
— Я не это имела ввиду, — понимает свою оплошность Арджент и сжимает его пальцы своими. — Я люблю тебя, Айзек. Ты же знаешь, люблю. Просто… Все сложно в БиконХиллз и в округе сейчас, я просто не могу себе позволить расслабиться.
— Можешь, — возражает ей Лэйхи. — Ты сейчас не в БиконХиллз, Элли. Ты в Новом Орлеане, со мной, и именно здесь и сейчас ты должна расслабиться.
— Да, ты прав… Наверное, ты прав… — шепчет Эллисон и прижимается к нему, но она по прежнему такая напряженная…
Айзеку кажется, что он теряет ее — но лишь до тех пор, пока она не находит его губы своими.
Ее поцелуи все такие же крепкие и сладкие.
***
На кладбище Лафайет тихо — так тихо, как может быть лишь в обители смерти.
Эллисон слышит чужие шаги — осторожные, но твердые, уверенные, отчего-то пугающие, но в то же время манящие.
Она уже и не понимает — преследует ли сама она эти шаги, или это они преследуют ее.
Как она вообще попала сюда, что привело ее на кладбище, чего ради она кружится в этом лабиринте надгробий уже который час? Где Айзек, отчего она совсем не помнит, как уходила от него, что сказала ему перед уходом?..
Последнее, что она помнит — это завтрак, который приготовил для них Винсент.
Винсент, приятный, располагающий к себе темнокожий мужчина, муж покойной тетки Айзека по линии отца — человек, который забрал Айзека к себе и заботился о нем, как о собственном сыне.
Эллисон нравился Винсент — он в самом деле кажется хорошим, а еще он варит изумительный кофе.
Кажется, она выпила целых три чашки этим утром?..
Мужчина в укороченном пальто поджидает ее за большим памятником в виде ангела, он стоит в полоборота и на его губах играет непонятная улыбка, от которой в груди Эллисон сердце принимается выводить тревожную дробь.
Она видит мужчину так четко, гораздо четче, чем все, что происходит и находится вокруг — видит намек на ямочки на его покрытых легкой щетиной щеках, видит мимические морщинки в уголках глаз…
«Я тебя знаю?» — хочется спросить ей, но мужчина с загадочным видом прикладывает палец к губам в немом призыве смолчать и ей.
Эллисон покоряется, отчего-то покоряется ему: ей хочется покориться первому встречному, и все это как-то глупо и даже страшно.
Он уходит, то и дело оглядываясь, жестом приглашая за собой, и Эллисон следует за ним, очарованная и отстраненная: во всем мире существует лишь она и звук шагов мужчины, который ведет ее в неизвестность.
***
Айзек берет ее след у кладбища Лафайет.
— Мне жаль, — сказал ему Винсент, когда он очнулся вечером со стойким привкусом желчи во рту и с затуманенной головой. — Мне жаль, Айзек, но мне пришлось. Майклсоны слишком сильны, мне приходится идти у них на поводу, чтобы уберечь своих людей, чтобы уберечь и тебя в том числе.
Ему было жаль, а Айзек ничего не понимал, кроме того, что произошло что-то ужасное.
Эллисон исчезла.
Кто-то забрал ее, кто-то причинил ей зло.
— Ты уже ничем не поможешь ей, — пытался увещевать его Винсент. — Никто не поможет ей, понимаешь? Мне пришлось, пойми.
Ему тоже пришлось: пришлось сделать Винсенту больно, чтобы выяснить, где нужно искать — сделать очень больно, но он выживет.
Или нет — все будет зависеть от того, найдет ли Айзек Эллисон, и в каком она окажется состоянии.
Наркотический туман в его голове уже не такой плотный, но все еще не рассеялся.
Сердце стучит где-то в горле, звериные когти, венчающие его пальцы, ощущаются такими чужеродными…
— Эллисон?.. — зовет он, неразборчиво: клыки во рту мешают говорить. — Элли?..
След приводит его на задворки кладбища — наверное, когда-то сторож хранил здесь различный инвентарь, но теперь это просто полуразвалившийся сарай, который лишь чудом еще не рухнул.
Все вокруг пахнет Эллисон. И кровью. И расплавленным воском.
Ее безжизненное тело распластано на земляном полу посреди начертанной пентаграммы, увенчанной погасшими огарками свечей.
Она мертва — Айзек знает это еще до того, как прощупает пульс.
Он не слышит ее сердцебиения.
Он потерял ее — и на этот раз это правда.
Где-то поблизости протяжно воет в небо волк.
Никлаус Майклсон тычется волчьей мордой в ладонь Фрейи и подставляет под ее ласку серебристый загривок.
Заклинания, требующие человеческих жертвоприношений, неизменно истощают ее, но она будет в порядке.
Как и плачущий над телом охотницы мальчик-оборотень: он тоже будет в порядке, пусть недолго, но будет.
Ровно до того момента, когда придет мстить — вот тогда придет и его черед тоже.
========== Кол Майклсон/Лекси Брэнсон. TO/TVD. ==========
///
— В следующий раз, убивая всех в очередном баре, убедись, что никто такой же крутой как и ты, не будет против.
У нее была кожаная куртка, алая помада и длинные белокурые волосы, вьющиеся мягкими локонами. А еще она вела себя слишком дерзко, но отчего-то хотелось спустить ей это с рук, просто за красивые глаза.
— Ты поучаешь всех вампиров, которые встречаются тебе на пути, крошка?
У него была смертная скука в анамнезе и очередной кровавый срыв на подходе, ну и кожаная куртка тоже, да.
— Да плевать мне на других вампиров, у меня уже есть один протеже, у которого сносит крышу время от времени и для которого я играю роль заботливой мамочки. Я сделала тебе замечание, потому что это был мой любимый бар, засранец.
У нее появлялись ямочки на щеках, когда она улыбалась, а он как раз был без ума от подобных мелочей, так что эта случайная встреча в крошечном баре в Праге оказалась судьбоносной.
— Я покажу тебе другой бар, не хуже этого. Там круто, тебе не захочется уходить оттуда никогда.
— Почему-то у меня такое чувство, будто на самом деле ты имеешь ввиду свою койку в местном отеле, а не бар.
— На самом деле, так и есть… Ты против?
— Нет, но предполагалось, что я не должна этого говорить. Если играть по правилам, то я должна ломаться и кокетничать, а ты должен настаивать и проявить себя альфа-самцом.
— К счастью, мы не играем по правилам.
— Да. Повезло тебе…
— Кол. Меня зовут Кол Майклсон.
— Алексия Брэнсон, но друзья и любовники зовут меня Лекси.
Он никогда не звал ее Алексией — да, для него она с самого начала была Лекси, любовница и возлюбленная, раз и навсегда вошедшая в его жизнь.
///
— Твою мать, Кол… Мы же договаривались не убивать никого у нас дома.
У Лекси локоны давно уже не вьются, теперь она носит прямую стрижку чуть короче плеч, но алая помада и кожаная куртка все еще с ней.
— Мне казалось, ты обещала не запрещать мне быть собой, детка.
У Кола давно уже нет той непреодолимой тяги крошить в пальцах чужие жизни без разбора, но порой все же его охватывает голод столь первобытный и глубокий, что гармонии, которую в его жизнь привнесла Лекси, становится недостаточно, чтобы сдержать зверя.
— Да чтоб тебя, Майклсон! Я и не собиралась запрещать тебе, но это же наш чертов дом, ты уделал всю нашу гостиную! А новая горничная? Ты хоть понимаешь, каких трудов мне стоило найти эту? Да она же была идеальной!
— И на вкус тоже ничего.
— Сукин ты сын, смотришь мне в глаза и зовешь другую женщину вкусной? Мне казалось, ты клялся, что вкуснее меня никого не пробовал.
— Это другое, Лекс.
— Правда?
Ее голос падает до игривого полушепота, и сама она превращается в большую, томную и грациозную кошечку, которая готова запустить в непослушного мальчишку свои коготки.
Им снова придется переехать, но, черт побери, как же им хорошо вместе — даже посреди залитой кровью гостиной, даже в компании растерзанного тела идеальной горничной.