– Кет… Ты пришла… Моя Кейтилин.
Точеная фигурка склоняется над ним, распущенные локоны, осенним водопадом струятся по ее плечам, скрывая их лица, и тихий голос шепчет:
– Петир, я пришла к тебе, мой Петир.
Он практически не помнит, как теплые девичьи ладошки тянут за рубашку, потом освобождают его от штанов, внезапно ставших такими тесными в паху. Он не помнит и того, как его ладони смыкаются на ее упругих бедрах, когда его рыжеволосая Кет оказавшись сверху, медленно насаживается на его возбужденную плоть. Он не желает помнить, как он накрывает ее губы поцелуем, заглушая ее невольный вскрик. Она была терпелива в ту ночь, рыжеволосая кошечка, подарившая ему самое ценное, что было у нее. Тягучие, плавные движения, ее пальчики, сжимающие его плечи, чувствуя приближение развязки, закушенная губа, чтобы ничем не выдать своего присутствия здесь, в комнате Петира, прекрасно осознавая, чем это может грозить ей.
Это потом, он узнал, что той ночью вместо его Кейтилин к нему приходила Ромашка-Лиза. Это потом старик Талли смотрел на него, как на прокаженного, отказываясь принимать любые извинения. Да и какие слова могли загладить то, что было уже совершено. Это потом, он не мог поднять глаза на Кейтилин, которая с удвоенной силой стала избегать его компаний. Это все будет потом. Но тогда… тогда он был просто не в силах узнать ее, теша себя смутной надеждой на то, чему никогда не суждено было сбыться.
Хрупкие пальчики рыжеволосой волчицы с силой зарываются в его волосы, сжимая их. Хриплый стон, предвестник скорой развязки рвется из ее груди, а уже через мгновение ее тело выгибается, на короткое мгновение напрягаясь до предела, чтобы в следующий миг обессилено вытянуться на шкурах. И она замирает, стараясь перевести дыхание.
С едва уловимой усмешкой на губах Пересмешник отстраняется, плавно скользя ладонями по телу Сансы, еще подрагивающему от только что пережитого оргазма, очерчивая каждый его изгиб. А в следующее мгновение он склоняется к ней, чтобы скользнуть губами по ее белоснежной коже, покрытой легкой испариной, чтобы хрипло выдохнуть ей на ухо:
– Не закрывай глаза.
Он смотрит в ее глаза, такие пронзительно-синие, кажущиеся нереальными в этой полутьме, ищет в них ответ. Ему кажутся вечностью те мгновения, на которые Санса все же отводит взгляд – его голод, его желание, бурлящее сейчас в крови, ищут выход. Когда же его пташка вновь обращает на него свой взгляд, Бейлиш читает в нем нетерпение, смешанное с желанием, пока еще робко, но уже пробивающемся сквозь клубок других чувств.
Седьмое пекло! Почему, каждый раз, когда эта рыжеволосая девочка так смотрит на него, он забывает все? Даже то, что нужно дышать. Ему кажется, что где-то глубоко внутри лопается какая-то струна, превращая его в глупца, который многое бы отдал за то, чтобы вновь увидеть в этих глазах искорки радости, как когда-то давно, еще в Королевской Гавани.
Устраиваясь поудобней между ног волчицы, Бейлиш не может сдержать тихого стона, когда его возбужденная плоть касается влажного тепла ее лона. Ни одна из его девиц, не способна была вызвать у него такую бурю, которую он испытывал, лишь только взглянув на свою рыжеволосую пташку.
Одним резким толчком он входит в нее, заполняя до упора, и на мгновение замирает, давая привыкнуть. Лишь в этот момент он понимает, что его девочка, его Санса, судорожно всхлипывает. Сквозь пелену, затуманившую его глаза, он замечает соленые капли, собравшиеся в уголках ее глаз, да плещущиеся где-то в глубине ужас и неверие в происходящие.
– Петир… – ее тихий шепот, в котором слышатся нотки горечи и боли от его столь резкого проникновения и судорожно сжатые на плече пальцы, оставляющие отметены на коже, отрезвляют его. Идиот, ослепленный своим желанием и похотью, сейчас в ее глазах он был ничуть не лучше ублюдка Рамси.
В тот момент, когда синеглазая, судорожно сглатывая, пытается оттолкнуть его, избавляясь от страха и наваждения, Бейлиш склоняется к ней, мягко касаясь губами соленых дорожек на ее пылающих щеках.
– Прости…, – едва слышно произносит он, чтобы в следующее мгновение жадно накрыть ее подрагивающие губы поцелуем, заставляя отвлечься.
Не торопясь и не разрывая поцелуй, он начинает двигаться в ней – медленно, неторопливо, постепенно чувствуя, как ее тело начинает подстраиваться, откликаясь на каждый новый толчок его бедер. Хриплые стоны, срывающиеся с ее губ, смешиваются с его, разрывая повисшую было в комнате тишину. Ее тонкие лодыжки, скрещенные у него на спине, то, как она ведет бедрами, отзываясь на каждый его толчок, принуждает Бейлиша ускорять темп, забываясь окончательно, без слов понимая ее тело.
Ему казалось, что они знают друг друга уже добрую сотню лет, понимая один другого с полу-взгляда, с полу-вздоха. Он на мгновение замирает, словно подразнивая ее, заставляя Сансу с недовольным всхлипом податься бедрами на встречу, умоляя не останавливаться, вызывая на его губах улыбку, которая, пожалуй, впервые, затрагивает и его глаза. А уже в следующее мгновение ее пальчики с силой сжимают его плечи, оставляя на них новые следы, срывая с его губ хриплые стоны.
Каждый его толчок, каждое движение ее бедер, приближает их обоих к такой долгожданной развязке, срываясь с губ хриплыми стонами, замедляя течение времени, делая все вокруг них нереальным и неважным. Снег, валящий крупными хлопьями за окном, скрывающий все в округе белой пеленой, тихий вой, доносящийся откуда-то извне, собравшиеся под крышей Винтерфелла лорды Севера, шумно празднующие очередную свадьбу, даже засевшие в Королевской гавани остатки Ланнистеров, больше походившие на пауков, собранных в одной банке, сейчас все это не имело никакого значения.
Склоняясь к волчице, Бейлиш скользит губами по ее шее, едва уловимо касаясь мраморной кожи, которая кажется нереально белой, оттененная ослепительно огненными волосами, разметавшимися по волчьим шкурам.
– Не закрывай глаза, – едва слышно шепчет мужчина, опаляя ее своим дыханием.
Санса распахивает ресницы, заставляя его на короткое мгновение замереть, забывая обо всем, проваливаясь под лед и заставляя его сердце пропускать удар за ударом. Ее пальчики, скользящие по раскаленной коже, оставляют едва заметные следы, от чего по спине пробегает дрожь. Ее губы, в какой-то момент, коснувшиеся его лица, скользнувшие по скуле, опалившие кожу на шее, тихим выдохом, переходящим в стон, просят не останавливаться, не произнося при этом ни слова.
Толчок, еще один и тело его пташки выгибается, от захлестнувшей ее волны оргазма, вырывая из ее груди хриплый стон:
– Петир.
Его имя, сорвавшееся с ее губ громким стоном, захлестывает его новой волной желания, которое тут же скатывается вниз, переворачивая все внутри с ног на голову. До этого момента он думал, что уже ничего не сможет отозваться такой приятной болью где-то под ребрами, там, где уже давно все было заполнено едкой тягучей желчью.
Он, увлекаемый рыжеволосой, держится не долго, следуя за ней. Его тело сотрясает оргазм такой силы, которой он не испытывал уже много лет. Орошая ее лоно, он не спешит выходить из нее, плавно скользя по белоснежной коже, еще покрытой легкой испариной. Бейлиш мягко касается полуоткрытых губ северянки, едва слышно выдыхая:
– Доверься мне. Я не подведу тебя, – и лишь потом перекатывается на кровать, притягивая свою Леди к себе и укрывая обоих шкурами.
Губы Пересмешника трогает едва уловимая улыбка, когда разморенная Санса пристраивается на его плече, обвивая руками, словно боясь чего-то. Он зарывается пальцами в ее рыжие кудри, еще влажные после бурной ночи, перебирая их, скользя по тонкой шее под ними, едва уловимо очерчивая контуры плеча. Уже засыпая, мужчина чувствует довольство от того, что наконец-то получил то, ради чего совершал большинство своих шагов, плетя свою паутину и сочиняя песни.
Сквозь жар распаленного страстью тела, до Сансы не сразу доходит, что Пересмешник просто играет с нею. Она не понимает того, зачем ему отстраняться, когда секунду назад было так хорошо. Быть может, если бы она разглядела довольную улыбку на его губах, то все стало бы ясно. Но, увы, опустить взгляд и наблюдать за тем, как он касается губами возбужденной плоти, как проводит языком по лону и скользит внутрь, было выше ее сил. Мимо нее проскользнул тот момент, когда мужчина избавился от последней детали одежды. Седьмое пекло, да она вообще не заметила этого, прикусывая нижнюю губу от разрывающих ее ощущений, таких непривычных и таких приятных.