ЖУРНАЛ «X FILES СЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ 20 ВЕКА. ДОСЬЕ.»
2012, № 2
(№ 69)
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПАРНАС
ЛЕВ ТОЛСТОЙ И ЭРОС
«Из страстей самая злая, сильная и упорная — плотская любовь» Не этично, но необходимо. Частная жизнь, как все сокровенное, вызывает жгучее любопытство. Для многих читателей желание проникнуть в интимную сферу жизни великих скрывает попытку сбежать от серой повседневности, приобщиться к высокому, элитарному и тем оправдать свои страсти, обнаружив схожее у тех, кто на Олимпе. Многочисленные слухи и анекдоты о жизни Л. Н. Толстого и его семьи не перестают появляться на страницах газет, имя писателя постоянно мелькает в современных блогах, «живых журналах», телепередачах, — очевидно доказывая, что писатель остался навсегда и для всех символом русской сексуальной мощи.
В США нет, наверное, ни одной книги об особенностях русской сексуальной культуры, в которой не упоминалось бы имя великого писателя, да и сами названия — вроде знаменитого бестселлера Даниэля Ранкур-Лаферьера «Толстой на кушетке. Женоненавистничество, мазохизм и отсутствующая мать» — говорят сами за себя. Нетривиальные взгляды писателя на сексуальную сферу по-прежнему являются предметом живых обсуждений, хотя со времени его смерти уже прошло более 100 лет. Толстой — исключительное по яркости культурное явление. И, проникая в тайны этого явления, мы постигаем скрытые, глубокие законы жизни.
Перед каждым ученым — исследователем истории частной и интимной жизни неизменно встает вопрос: стоит ли анализировать сексуальную жизнь великих писателей, поэтов, композиторов, художников? Этично ли это? Ведь люди прошлого беззащитны перед любопытными потомками. Изучая их частную жизнь, исследователь сталкивается с серьезным нравственным препятствием. Подглядыванию в замочную скважину существуют разумные пределы, определяемые чувством такта, жалостью и элементарной стыдливостью.
Однако обращение к этой стороне литературного и, главное, жизненного творчества великих людей прошлого, в том числе Льва Николаевича Толстого, все же необходимо. Частная жизнь выдающихся людей — нередко не самая удачная, интересная и красивая страница их судеб, но это важнейший материал, нужный для понимания представлений о «разрешенном» и «запрещенном», выработанных религией, социальными нормами, медициной, а также самими великими личностями прошлого.
Эти представления стали для Л. Н. Толстого не столько орудием самоосвобождения, сколько личной дисциплины, которую ему захотелось (с годами) навязать всему обществу. Несмотря на большой нравственный авторитет писателя, современники категорически не согласились с ним. А. П. Чехов, в частности, отметил, что суждения Толстого на тему секса изобличают его «как человека, не потрудившегося прочесть хотя бы две-три книжки, написанные специалистами». Возможно, так оно и было.
Трагически рано, в двухлетнем возрасте, лишившийся матери Л. Н. Толстой навсегда сделал объектом боготворения в женщине материнское начало, раз и навсегда обозначив для себя, что все, что касается сексуального — грязно, пошло, «похотно». Психоаналитики видят в истории детской психотравмы писателя (он всю жизнь «злился» на мать из-за того, что она не кормила его грудью и «покинула», то есть умерла, столь рано, что он ее не запомнил) причину его косвенного гнева на всех женщин, не мечтающих о материнской самореализации (по сути же просто не имеющих сходства с его матерью).
Свой яростный протест против таких «праздных» женщин он вложил в уста главного героя «Крейцеровой сонаты» Василия Позднышева, который подробно описывал чувство отвращения, охватывавшее его при мысли о коитусе с женой в период, когда она кормила грудью. Явно осуждая тех матерей, которые не пытались в такие периоды ограничить проявления своей сексуальности (Позднышев, напомним, убил неверную супругу, «позабыв», что она — мать пятерых его детей), писатель открыто выражал враждебное отношение ко всем «бесстыдным, заведомо развратным» женщинам, которые не выказывали постоянной радости от возможности вынашивать, рожать и кормить грудью своих детей.
Росший без матери, без столь важных для растущего мальчика материнских прикосновений, Л. Н. Толстой в весьма раннем детстве испытал проявления ранней чувственности, осознанные им как «что-то не то». Они оставили у него неизгладимое воспоминание, дав основание его своеобразной, инфантилизированной «философии секса» на всю жизнь. «Первая, самая сильная» любовь лирического героя к Сонечке Калошиной, описанная в «Детстве», имеет много общего с реальной детской историей маленького Левушки, поведанной им впоследствии, в 1903 году, в письме к П. И. Бирюкову: «Выражалось это чувство вот как: мы, в особенности я с Митенькой и девочками, садились под стулья, как можно теснее друг к другу… и говорили, что мы — «муравейные братья», и при этом испытывали особенную нежность друг к другу. Иногда эта нежность переходила в ласку гладить друг друга, прижиматься друг к другу, но это было редко, и мы сами чувствовали, что это не то, и тотчас же останавливались».