Костер догорал страшным, невидимым на солнечном свету пламенем. Макрин отдавал распоряжения о приготовлениях к погребальным играм. Несмотря на жару, по песчаным дорогам тянулся народ из соседних городков и деревень, посмотреть на невиданное зрелище. Деревенские кабачки и придорожные харчевни торговали вовсю. В одной из таких харчевен, битком набитой посетителями, искавшими прохлады, пол был посыпан мокрыми опилками, а ставни закрыты. За столами сидели бородатые поселяне, бродячие торговцы, погонщики ослов. В углу, сгрудившись за перевернутой пустой бочкой, так как столов на всех не хватило, кучка сельских жителей с горящими от волнения глазами слушала человека в черном плаще, рыжебородого, с высокими бровями. Здешние места полны были захожими проповедниками из Фригии и Пафлагонии[16], из этой колыбели христианства, сект и туманных пророчеств о гибели мира. Человек в черном плаще говорил проникновенным шепотом, размахивая руками, ударяя себя в грудь:
– События совершаются! Мир создан был в шесть дней и шесть дней должен существовать. И се приближается конец шестого дня. Ибо день для Господа – это тысяча лет. Сказано: тысяча лет в Твоих глазах, как вчера! Как один день! Се приближается суббота, Царствие Христа, которому не будет конца ни на земле, ни на небесах. Слушайте, слушайте! Рим есть одно из царств апокалипсиса, четвертое из царств Даниила. Настанет день, и республика распадется на десять демократий. Тогда родится антихрист. Тогда погибнут все нечестивые, и спасутся только праведники...
Один из слушавших пророка, погонщик ослов Тимофей, огромный человек, похожий, несмотря на свою низкую профессию, на греческого мудреца, и наивный, как дитя, вздохнул так, что все на него обернулись. Впрочем, вокруг стоял гул от разговоров и криков, и никто из посторонних не обращал никакого внимания на сидевших в углу. Хозяин поставил на бочку кувшин с вином, оловянные кубки и несколько головок чеснока, получил причитавшуюся плату и удалился. Человек с взлетевшими в вечном удивлении бровями продолжал:
– В какое время мы живем, братья! В страшное и прекрасное время! Все погибнут, а спасутся только почитающие змею как образ. Только они будут радоваться на берегах небесного Иордана и смотреть с улыбкой на погибающую землю. Благодарите судьбу, что для вас открыта великая тайна чаши Тайной Вечери! Царство небесное внутри нас, как сокровище, как дрожжи в трех мерах пшеничной муки. О, братья! Голос Божий среди вод потопа – призывал вас! Лестница, которую видел Иаков по дороге в страну Ур – для вас! А лестница эта – внутри вас, по ней ангелы совершают восхождение к Господу. И чудо в Кане галилейской совершилось для вас! Все для вас! Ибо вы блаженны и избраны среди миллионов, чтобы восседать одесную Иисуса Христа. Но храните душу вашу как зеницу ока, чтобы не погубить ее и не низвергнуться в геенну огненную! Начало всех вещей – сознание, второй принцип мироздания – хаос, третий – душа, Психея. Она игрушка страстей земных, она утлый челн в житейском море. Она то плачет, то радуется, облаченная в пурпур. Тогда Иисус сказал: «Взгляни, Отец, вот она блуждает на земле во власти страданий и быстротечных радостей, далеко от Твоего дыхания. Она стремится покинуть ненавистный хаос и не знает, как перейти его. Позволь же мне снизойти к ней! Я пересеку мир эонов и открою ей тайну священной дороги к спасению». Сие есть гнозис...
Человек в черном плаще бормотал, а слушавшие его вздыхали, и по щеке Тимофея катилась детская слеза. Эти виноградари и пастухи, погонщики и водоносы мало понимали из того, о чем им говорил пришедший из Озроены пророк. Но так хотелось верить, что именно они избраны, чтобы быть спасенными в день всеобщей гибели, когда услышаны будут ангельские трубы, и стены домов богачей земных рухнут от дуновения небесных ветров. Если бы он сказал им, что надо встать и идти за ним в пустыню, потому что приблизились сроки и настало время встретить Господа, они пошли бы за ним, не взяв с собою ни хлеба, ни воды, и воспаленными глазами искали бы в небе Господа, идущего судить живых и мертвых.
Рядом компания веселых волопасов пропивала драхмы, только что полученные во время раздачи денег народу на похоронах Фаста. Они готовы были сидеть так до ночи, играть в кости, клясться всеми богами, пить вино, щипать служанку.
Тимофей, вытирая огромной лапой обильные слезы, спросил:
– Надолго ли ты покидаешь нас, отче?
– Не знаю. Отсюда я направлю свои стопы в Фиатиру, а потом в Памфилию. Там меня ждут верные. А затем направлюсь в далекий Рим. Но не бойтесь, я еще уведомлю вас о себе.
– Все может случиться в пути. Корабль может потонуть в пучинах... – ревел как малое дитя Тимофей.
– Не опасайся за меня. Господь не допустит моей гибели. И теперь я скажу вам самое сокровенное...
Он понизил голос до шепота, который так пугает простодушных людей, детей и женщин, когда им говорят о страшных явлениях. Все придвинулись, чтобы не проронить ни слова.
– Я не могу погибнуть. Господь не допустит погибнуть свидетелю своих крестных страданий! Внимайте, братья! Сие есть тайна великая! Не смотрите, что в моей бороде нет ни единого седого волоса. Я ветхий денми как никто на земле. В те дни, когда распинали Господа нашего на кресте, я уже жил на земле. Был я в те дни в Гелиополе. Мы видели луну, чудесным образом падающую на солнце, хотя это не было время их пересечения. А потом, начиная с девятого часа, утвердилась она на небе чудным образом, в направлении, противоположном солнцу... Один Христос, начало всех вещей, в силах сотворить подобное. Вся земля, Эфиопия и Скифия, видели, как мрак ночной упал на землю, и завеса в храме разодралась сверху донизу...
Он бормотал в исступлении, и слушатели не знали, верить ли им или скорее связать безумца, побить его камнями...
– Пусть вашей печатью будет змея, наос... Я не оставлю вас в мыслях своих... – шептал проповедник.
Был полдень. Снаружи выбеленные стены блистали под знойным солнцем как мрамор. На пыльных дорогах не было ни души. Все путники искали спасенья от зноя в тени придорожных деревьев или в гостиницах. Горестная родина Энея, колыбель Рима, многострадальная Троя лежала в развалинах, занесенная песками, в забвении. Построенная на ее месте римская колония влачила жалкое существование. Она лежала в стороне от больших дорог, кое-какую торговлишку забивала торговля соседних, более бойких городов Скепсиса и Александрии Троадской. Только путешественники, совершавшие благочестивые странствования к святыням Эллады, на остров Самофракию или в города Азии, заезжали сюда, чтобы поклониться камням алтарей, у которых пал Приам. Но в последнее время все меньше и меньше становилось путешественников, и трактирщики местных гостиниц, проводники и объяснители древностей жаловались на плохие дела.
Каракалла тоже посетил священные реликвии: заросшее дикими фиговыми деревьями поле, где был лагерь ахеян, и равнину, на которой Ахиллес сражался с Гектором. Август принес жертву на могиле великого героя. Все было в запустении, ящерицы молниеносно бегали по теплым камням, сорная трава и дикий кустарник покрывали поля легендарных битв.
Тихий и сонный городок наводил на грустные размышления. Каракалла стоял среди маленького, залитого солнцем амфитеатра и смотрел на оркестр, на котором уже давно не ставили трагедий Софокла и Еврипида. Немногие спутники сохраняли почтительное молчание, чтобы не тревожить мыслей августа...
Мысли были невеселые. Почему-то вспоминались события, о которых лучше было бы забыть, или цитаты о смерти и бренности земной жизни. Был ли здесь отец? Наверное, был. И вспомнилось, как он хотел нанести отцу предательский удар мечом, сзади, там, в Британии, во время сражения с каледонцами, и как потом, наедине, отец смотрел на него заплаканными глазами и просил яду, говоря, что лучше ему умереть.
Яду императору не дали. Но, желая поскорее покончить расчеты с жизнью, он глотал, не пережевывая, тяжелую пищу, усталый и разочарованный во всем, и так сокращал свои дни. Сколько произошло событий с тех пор! Уже не было в живых ни Плавциана, ни жены Фульвии Плавтиллы, ни брата Геты. Все ушли в царство теней. Радость первого консульства, любовницы или упоение властью – все прошло как дым. Ничто уже в жизни не интересовало, не волновало душу. Как в тумане вспоминал он свое путешествие в Рим с урной, в которой был прах отца, войны с аламанами и ценнами на Рейне, с сарматами и гетами на Дунае. Победы и триумфальные титулы, потоки золота, раболепная лесть приближенных, ничто не доставляло радости. Любой титул можно было отдать за здоровый желудок. Но Эскулап, в храме которого он приносил пышные жертвы, не посылал облегчения. И сейчас все так же подкатывал к гортани огненный клубок, жег внутренности страшный огонь. От этого огня не было спасения ни в лекарствах, ни в жертвах. Все раздражало; люди, низость которых он хорошо познал, были ненавистны; клоака собственной души удушала зловонием. Хотелось сделать нечто нелепое, бессмысленное. Обернувшись к спутникам, он увидел среди них молодого танцора Феокрита, легкомысленного юношу.