— Ты чужая в среде тех дуралеев, что плетут заговоры против короля и кардинала. Нет?
— Ты прав, — несколько смущенно ответила Мадлена. — Я их по большей части презираю.
— Тогда зачем ты с ними?
Маркиза резко встала в корыте, расплескав воду и выпалила:
— Этот мерзкий кардинал! Он… он плетет заговоры против Анны! И я буду делать все, чтобы он ей не навредил.
— Вот и продолжай защищать, — спокойно сказал я. — Но с заговорщиками порви. Так и будешь стоять?
— Ты думаешь они проиграют? — Мадлена резко села, сложила руки на коленях и надула губки, словно обиженная девочка.
— Возможно. Есть предчувствие, но я толком ничего не знаю. Не пытайся расспрашивать, говорю, ничего не знаю. И я просто не хочу тебя потерять. К слову… ты уже знаешь, что скоро я стану аббатом?..
Мадлена заливисто расхохоталась:
— И что с того? Если ты думаешь, что я перестану иметь тебя, то сильно ошибаешься. Прикажешь оборудовать спальню по моему вкусу в своем аббатстве. Кстати, ты Анне очень понравился. Она уже два дня расспрашивает меня о тебе. Ах! Какой мужественный кавалер, ах какие у него сильные руки, ах, я не против еще раз увидеть его! Милый, я скоро начну ревновать!
— Ты будешь меня ревновать к королеве?
— Я еще подумаю, — маркиза состроила озабоченную рожицу. — С подругами положено всем делиться, но я жадная.
— Иди сюда, жадная девочка…
Вечер, как и положено, закончился в постели. Больше к этому разговору мы не возвращались.
При следующей встрече с отцом Жозефом я повторил просьбу.
— Я уверен, святой отец. Возможно, маркиза дю Фаржи еще доставит проблемы, но они не будут связаны с известным вам заговором. В обратном случае, я возьму всю ответственность на себя. Но повторяю, я уверен.
Монах внимательно посмотрел на меня и нехотя кивнул:
— Хорошо, мы прислушаемся к тебе, сын мой.
А еще через несколько дней, я принял церковный сан.
Но это будет уже совсем другая история.
Глава 25
Гости начали прибывать ближе к вечеру. Мне было скучно, рана беспокоила, и физические нагрузки я себе позволить не мог. Поэтому выбрал удобный наблюдательный пункт с видом на замковые ворота, прихватил бутылку вина и кусок сыра, и занялся созерцанием.
Первыми прибыла группа всадников, человек десять-двенадцать, практически сразу следом за ними прискакали еще около двадцати человек, все мрачные, крайне серьезные, при оружии.
Барон спустился во двор и коротко переговорил с их главными, после чего, очевидно, дал согласие, потому что вновь прибывшие, едва спешившись с лошадей и перепоручив их слугам, тут же смешались с солдатами барона. Понятно, дополнительная охрана. Две группы, значит, от двух господ: точнее, от Гастона, он же Месье, и от королевы-матери.
Часа через полтора приехала и сама Мария Медичи, королева Франции, вторая жена Генриха IV Бурбона, женщина властная, амбициозная, до 1617 года возглавлявшая Королевский совет, пока Людовик не взял окончательно всю власть в свои руки.
Ее кортеж состоял из трех карет и нескольких десятков всадников. Первая карета, в которой и путешествовала королева-мать, была украшена гербом, разделенным на две половины по центру: слева королевские лилии на синем фоне, а справа — красные шары на золотом фоне — символика рода Медичи и цвета Австрии. Остальные кареты выглядели скромнее, в них ехали свита и слуги.
Мария Медичи к этому году растеряла практически все свое влияние при дворе и всячески пыталась восстановить свое положение, но безуспешно. До тех пор, пока после смерти Генриха IV (весьма сомнительной, и случившейся ровно через день после официальной коронации Марии в базилике Сен-Дени), она была регентшей при несовершеннолетнем короле, вся власть была сосредоточена в ее руках, и, упустив ее, она не находила себе места. Но и после его совершеннолетия в 1614 году, еще целых три года она не фактически возглавляла Францию.
Но в один прекрасный день Людовик приказал убить любовника своей матери Кончино Кончини, маршала д’Анкра, что и было исполнено гвардейским капитаном Витри, застрелившим его одним выстрелом прямо в стенах Лувра, за что король произвел Витри в маршалы Франции.
Парижане настолько ненавидели Кончини, что через несколько дней после его тайных похорон, похитили тело из церкви, протащили по всему городу, глумясь над ним всеми возможными способами, затем повесили за ноги на виселице, после чего разрезали тело на куски, поджарили его и, по слухам, сожрали его части, лишь на этом угомонившись. Многие запомнили человека в красном одеянии, самолично вскрывшим грудь мертвеца ножом, вытащившим его сердце и съевшим его на глазах у зевак.