— Думаю, вы достаточно убедительно показали, что вам было тяжелее, чем "сухопутчикам"!
— …Хотя и стреляем из-под воды, но волнение океана ощущается на лодке — она качается в двух направлениях: с борта на борт и с носа на корму. От качки в двух плоскостях лодка совершает "орбитальное" движение — это очень сложная механика. Надо суметь перед стартом выставить горизонт — без системы координат вы не сможете управлять ракетой в полете… Любопытный факт из истории. "Сухопутчики" убеждали нас, что решить эту проблему невозможно, а мы уже лет двадцать как ее решили!
— Неужели и между "своими" были секреты?
— Конечно. Мы делились только той информацией, которая была необходима. Секретность была высочайшей… Кстати, мне пришлось поспорить и с Пилюгиным, и с Кузнецовым по этой проблеме, они меня считали "сумасшедшим"… Но я уже влез в эту область, понимал, что иначе морякам нельзя — если я не решу проблемы управления при таком необычном старте, то и ракеты не будет.
— Есть почти анекдот о Пилюгине. Однажды на заседании Совета Главных конструкторов было сказано, что, согласно законам природы, такую-то проблему решить невозможно… И вдруг Пилюгин говорит: мои инженеры не знали, что это невозможно, а потому проблему они решили…
— В нашем деле всякое бывало… К примеру, ракеты стояли поперек лодки, и естественно, от размера ракеты зависит "толщина" сумбарины. А в это в свою очередь скорость движения лодки и мощность ее энергетической установки. Если ракету мы сделаем "длинной и толстой", то скорости у лодки не будет, да и "шуметь" она будет… В общем, неприятностей масса. Ну а сухопутные ракеты все тоненькие и длинные, как карандаши. И управлять ей удобно… Морские же ракеты все короткие и диаметр у них большой, управлять такими ракетами чрезвычайно сложно, потому что они неустойчивы. Получается, что без управления она перевернется и полетит вверх хвостом. Это наложило определенные сложности на создание систем управления — одно время мы очень сильно с этими проблемами мучались…
— Но вам помогали?
— Конечно! Очень много институтов Академии наук с нами работали… Мы были своеобразным мостом между фундаментальной наукой и заводами, куда передавали чертежи. К сожалению, эта система сейчас расстроилась, и сегодня Академия наук не может ничего внедрить. Чертежей в ней не умеют делать, да и ученые не знают правил, по которым работают заводы. Там не модели нужны, а чертежи и технологии… Мы и занимали промежуточное положение: высокую науку переводили на инженерный язык. Правда, мы делали это весьма оригинально, то есть на высоком техническом уровне. И в стране с нами могли работать только три завода. У нас была сильно развита автоматизация проектирования, подчас обходились файлами в вычислительных системах… Здесь, в Свердловске, мы разрабатывали печатную плату, передавали файл на наш завод, который находился в десяти километрах, и там станки работали. Так что с нами по-настоящему лишь три предприятия могли взаимодействовать. Один из них — Киевский радиозавод. Поначалу они здорово "брыкались", мол, аппаратура очень сложная, мороки с ней много… Действительно, наша аппаратура была самая маленькая по габаритам, и требовались определенные навыки, чтобы освоить ее производство. Но позже они поняли: развитие производства идет успешно лишь при освоении сложнейшей техники… Обычно конструктора создают чертежи — это по сути дела "картинки", которые нужно было обрабатывать с точки зрения технологичности… Были специальные институты, да и технологи заводов ломали потом голову, как реализовывать те или иные конструкторские решения. Мы же сразу пошли другим путем. Главный технолог подчинялся Главному конструктору, а потому из института выходили серийно пригодные чертежи, в которых было уже 30–35 процентов так называемых "директивных технологий", то есть такие технологии, которые были принципиально новыми и которые создавались нашими специалистами.