Нарвался и на небольшие неприятности. Мой пыл добровольного защитника советской власти был замечен спецтоварищами. Пригласили, побеседовали. Уважительно так: взрослые, все понимающие люди толкуют о недостойном поведении молодежи. И попросили по их рекомендациям побывать и выступить на сходках других факультетов. Я отказался. Они все-таки пару раз ко мне приходили. Но буря постепенно утихала, и меня оставили в покое.
Другая буря (но баллами поменьше) была вызвана столкновением мнений вокруг романа В. Д. Дудинцева «Не хлебом единым…». Роман публиковался в «Новом мире» осенью 1956 года. Так что его первую половину я освоил еще в Хадыженске. Тема: конфликт между изобретателем и бюрократией. Метод: критический реализм. Интеллигенция приветствовала. Начальство, привыкшее к реализму социалистическому, гневалось: очернение, искажение и т. п.
В моих бумагах сохранилась типичная для тех дней статья некоей Н. Крючковой («Известия», 2 декабря). Вывод рецензента: «Творческая неудача, постигшая В. Дудинцева, не является случайной. Она коренится в неумении правильно понять и „изобразить, — как говорит М. Горький, — скрытые в фактах смыслы социальной жизни во всей их значительности, полноте и ясности…“, в неумении определить место того или иного явления в действительности. Вот почему в романе В. Дудинцева правда отдельного факта, вырванного из единой цепи явлений, на общем фоне нашей жизни оборачивается полуправдой, а то и ложью.
В этом главный идейно-художественный недостаток романа „Не хлебом единым…“.
Тревогу за творческую судьбу писателя внушает возникший вокруг романа нездоровый ажиотаж. На обсуждении в Доме литераторов, например, роман расхваливали за „злободневность“, за „остроту темы“ и умалчивали о значительных идейно-художественных просчетах автора».
«Нездоровый ажиотаж» в университете доходил почти до рукопашной. Парткомы лили масло на бушующие волны. Студенты не успокаивались. Предлагали выдвинуть роман на Сталинскую премию. Интеллигенция приветствовала. Студенты митинговали. Я тоже приветствовал. И митинговал. Но молча.
Пять лет в Ростовском университете приучили меня достаточно (а может, недостаточно) скептически относиться к официальным идеологическим одеяниям. Три года в Хадыженске, где я был вписан в систему реальной власти, по-видимому, укрепили конформистские тылы. В Московском университете эти тылы стали постепенно разрушаться. Я эволюционировал в сторону диссидентства. Но, будучи слишком рано приближенным к власти, до диссидентства не дошел. Закрепился на позициях фрондерства.
Под фрондой я понимаю в данном контексте инициированное XX съездом КПСС критическое отношение к власти, к ее политике, не затрагивающее принципиальных основ этой политики, основ нашего строя. И не только отношение. Артисты, художники, музыканты, литераторы, ученые пытались утвердить свое право на творческий поиск, на творческую свободу. Общая настроенность — возвращение к Ленину. Имена-символы: Ефремов, Шатров, Евтушенко, Вознесенский, Неизвестный. Конец 50-х — начало 60-х годов можно обозначить как время Фронды, время давления на власть. Власть сумела устоять и даже на время туже закрутить гайки. Но первые, пусть робкие, ростки перестройки взошли. Или, если перейти на язык физики, начала накапливаться критическая масса, которая всего лишь через четверть века разнесет самый мощный тоталитарный режим XX века.
Крупные принципиальные вопросы общественного развития решались по вечерам. Днем же надо было прежде всего определиться с темой диссертации. У меня было намерение заняться особенностями строительства социализма в Югославии. Общие подходы к этой теме обозначились во вступительном реферате.
Реферат начинался на полном серьезе: «Наука только тогда может называться наукой, когда она не цепляется за старые, привычные формулы и выводы, а непрерывно идет вперед, развиваясь, обогащаясь, отбрасывая отжившие, хотя и освященные традициями и авторитетами, положения. В противном случае неизбежен застой, окостенение, превращение науки в собрание догм, в катехизис, когда вера в определенные утверждения заменяет и снимает необходимость творческого мышления. Если физика ставит вопрос о неисчерпаемости электрона, то с не меньшим правом социология может говорить о неисчерпаемости человеческого общества, о богатстве форм его развития, о непрерывном прогрессе его экономической и социальной структуры».