– А у твоего Адольфа прическа была «Былинка на ветру» – не осталась я в долгу, вспомнив зачес из трех волосинок на гладкой лысине. Волосинки были щедро смазаны гелем и от порывов сквозняка подскакивали на дешевом скальпе женишка, как крышка на кипящем чайнике.
– Оооо, – снова схватилась за грудь маман, только от чего-то за правую.
– Сердце слева, а мне на работу пора, – радуясь тому, что скоро сбегу из дома, подскочила я на табуретке, заскулила от боли и метнулась в свою комнату, пока умирающая лебедь не опомнилась.
– Перчатки надень, те ажурные, чтобы никто не видел твоих содранных ладоней. А то подумают невесть что, – придала мне ускорения мамочка.
– Эх, Чуча, – тихо вздохнула я, с трудом натягивая на зад джинсы, купленные мною неделю назад на распродаже. Сели они, что ли, не застегиваются. Кошка мяукнула и отвела глаза. – Он был похож на того здоровяка из маминого сериала. Но мне ничего бы не светило, в любом случае.
Конечно я опоздала. Просочилась в холл редакции газеты в которой работаю, в надежде на то, что меня посетит суперспособность становиться прозрачной. Невзирая на то, что рабочий день начался минут сорок назад, обычно пустой в это время предбанник был многолюден. Я ввалилась в офис, и поежилась, почувствовав себя Бубликовым из всем известного фильма. На меня уставились десятки глаз.
– Здрасти, – пискнула я, – тут что, фестиваль?
– Иди, главный ждет тебя. Рвет и мечет, – словно приговор прошептала Лизка. – Зина, мать твою, ты…
– Пришла? – раздался трубный рев Альфредыча, моего непосредственного начальника, предвещающий рагнарек, не меньше. Мы любовно зовем тщедушного главреда Крюгером, ибо похож. – Быстро в кабинет.
Я ссутулилась и поползла к месту казни, слушая за спиной странные противные смешки. Убью Лизку, за то что мне не позвонила. Могла бы и предупредить, что меня будут четвертовать. Я бы забюллетенила. Но за что? Не за опоздание же.
– Здравствуй, дорогая «Промсарделька» – кровожадная усмешка на страшной физиономии начальника меня напугала даже больше, чем паскудно-обидное обращение.
– Что вы себе позволяете? – икнула, вперившись взглядом в огромный экран для презентаций за спиной Альфредыча, транслирующий монстра, затянутого в розовую лайкру. Монстр пыхтел, пучил глаза и со скоростью света полз по какому-то черному полотну, оставляя за собой километры. Полотно блестело, дымилось, искрило, и казалось, что из бодро подпрыгивающей задницы чудовища вылетают столбы переливающегося смога. Морда монстра, отдаленно напоминающего человека, показалась мне странно знакомой. Но озарение на несчастную мою головушку еще не дошло, поэтому я даже хихикнула. Монстр на экране, вдруг взвыл, соответствуя всем канонам своей монстрячей сущности и взлетел в воздух. У меня перехватило дыхание. Розовые штанцы с треском лопнули и рассыпались на нитки. Трусы на уродце, попали крупным планом в кадр.
– Этто как? Это же… – заскулила я, схватив со стола начальника графин. Ополовинила его в один глоток, не в силах отвести взгляда от страшной картины. – Ноги… Это… Черт… Но как же?
– Зина, ты теперь звезда инета, – заржал Альфредыч, – у меня даже есть любимое место, сейчас перемотаю. Знаешь, впору даже автограф просить.
– Не надо перематывать, – выдохнула я, упав на стул. – Вы теперь меня уволите?
– Ну что ты, девочка. Я даже премию тебе выпишу, потому что…
Мне показалось, что я проваливаюсь куда-то в глубины ада. И начальника я не слушала. Я знаю кто сделал это позорное видео и его выложил в интернет. Чертов бородатый мерзавец, только он мог пойти на такую полость. Найду. И заставлю удалить этот ужасны пасквиль. Никто не имеет права лезть в мою жизнь своими грязными лапищами.
– Ты поняла? Сделаешь? Надо же, такого зубра завалила и так вовремя. Мы всех порвем, – словно сквозь вату донеслись до меня слова начальника. Я кивнула, даже не зная, на что соглашаюсь.
Ненавижу этот серый город. Кажется тут круглый год непогода, хмарь и туман. Не спасают достопримечательности и статусность. Не спасает ничего от воспоминаний маленького мальчика, которого взяли и выкинули из семьи в интернат, просто потому что стал не нужен. Черт, мне уже под сраку лет, а я все еще холю воспоминания, все еще постоянно расковыриваю рану, не давая ей зажить.