Мама вкрадчивым голосом, спросила, знаю ли я что-нибудь о... чёрте, а когда получила отрицательный ответ, тут же поведала мне о том, как он ужасен, и о том, сколь неравнодушна эта тварь к детям, тем более, к непослушным. Я спросил, что он с ними (с нами) делает и тут... надо отдать моей маме должное, ибо она сказала очень красиво: «...Этого не знает никто, но ещё ни один ребёнок от него не вернулся живым...»
У меня, как сейчас помню, волосы встали дыбом, и я пролепетал: «А где он живёт?» Но мама, видимо, вошла в весьма творческое расположение духа, потому как сказала следующее: «Этого тоже никто не знает. Он везде. Он может оказаться повсюду. Может быть, он живёт в пламени свечи...»
Сейчас я затрудняюсь сказать, откуда она всё это взяла и что на неё нашло, когда она говорила это, но тогда я пристально посмотрел вовнутрь этого самого пламени свечи. В моём воображении это страшное пламя мгновенно выросло в огромный костёр, каковой давеча мне довелось увидеть по телевизору в кинофильме «Великое противостояние» про мою любимую девочку Серафиму, которая снималась в юности в фильме про войну 1812-го года, а потом реально билась с фашистами, как, собственно, и другая моя любимая девочка Гуля Королёва из книжки «Четвёртая высота». А потом, кстати, эта самая моя детская возлюбленная Серафима уже после войны стала астрономом, вследствие чего фильм, равно как и одноимённая повесть Льва Кассиля, и назывался столь многозначно: «Великое противостояние».
Короче, я круто испугался. Занятия музыкой, что называется, удались на славу.
Вечером того же дня, во время купания, всплыл ещё ряд подробностей касательно товарища Чёрта. Здесь уже, вероятно, в маминой двадцатидевятилетней голове всплыли какие-то отрывочные сведения о языческой мифологии. Как говорится, ничтоже сумняшися, она рассказала мне, что, собственно, чертей и богов очень много, так что угроза, как я это понял в свои неполные шесть, в принципе, таится во всём: в воде, в огне (видать, маме-девочке самой понравилось, как клёво она завернула насчёт «пламени свечи»), в небе, в воздухе, в электрической лампочке, словом, реально везде.
Самое весёлое (простите за чёрный юмор) в этой историйке было то, что на этом дело не кончилось. Когда летом того же 79-го года мы переехали на дачу, где я от души бесился, временно освобождённый от занятий музыкой, вследствие чего трудно засыпал, мама как-то сказала мне, что, мол, на днях она видела чёрта уже непосредственно на нашем дачном участке, и он, де, спрашивал у неё про меня; в частности, сплю ли я уже или ещё нет, ибо если второе, то он незамедлительно заберёт меня к себе (туда, откуда, как я хорошо помнил, ещё ни один ребёнок не вернулся живым), но, дескать, мама солгала во моё спасение (спасибо, блядь, дорогая мамочка!) и сказала, что я уже сплю.
Короче говоря, я почувствовал, что он ко мне подбирается, сучий потрох! Всё ближе и ближе, блядь! И я уже не так бесился, как в первую неделю пребывания за городом, хотя проблемы со сном всё равно не исчезли. Более того, это всё оказалось истинной правдой – то, что он ко мне подбирается...
Вечером 30-го июня 1979-го года родная тётя (мамина сестрица) «нечаянно» опрокинула на меня трёхлитровый бидон крутого кипятку. Я получил 27-мипроцентный ожог поверхности своего нехитрого детского тельца, соответственно, преимущественно 2-й, но в самом забавном месте, а именно на жопе, 3 а и 3 б степеней, то есть до мяса.
Болел я долго. Несколько раз маме говорили, что я не выживу, но я выжил. Выписали же меня почти через полгода, 18 декабря.
С тех пор мама больше даже не заикалась о чёрте. Может она, и это скорей всего, даже и не ведает, что сама навлекла на меня беду. Но... тем не менее, примерно таким вот макаром в мою жизнь вошёл Страх, каковой в тех или иных проявлениях продержался в моей душе около пятнадцати лет. Как это ни смешно, но имЯнно в канун своего европейского совершеннолетия (21-го года) он совершенно оставил меня. Как корова языком слизала, честное слово! А ещё немного погодя Страх окончательно уступил своё место одному лишь раздражению (когда вялому и пассивному, а когда и весьма агрессивному) по поводу того, что за редким исключением все вокруг полные мудаки.
Тем и живу по сию я пору. («Сию я...» – левоватый, конечно, констракшн, но это только если вы и впрямь мудаки, а если пытливые вы борцы за торжество окончательной мировой революции, то не можете не оценить, как это красиво - сию я...)
11.
ХРИСТОС ВОСКРЕС!
Христос воскрес, моя Ревекка!
Сегодня, следуя душой
закону бога-человека,
с тобой целуюсь, ангел мой!
А завтра к вере Моисея
за поцелуй я, не робея,
готов, еврейка, приступить
и даже то тебе вручить,
чем можно верного еврея
от православных отличить!..
Александр Сергеевич Пушкин.
12.
Хули ж я такой злой, подумалось мне тут как-то на днях. Почему надо по каждому поводу заходиться сердитым, но, в сущности, совершенно беспомощным тявканьем? К чему вся эта моя правда, так называемая?
Нет, то, что она никому не нужна – не вопрос, и тут-то я как раз давно уже не в обиде. Зачем вот это всё мне самому? (Тут я некоторое время подумал в оном ключе.)
Всё-таки я продолжаю считать, что это всё же не злоба, а просто мысли вслух, чего почти никто не считает нужным себе позволять. Мне по сию пору всё-таки это кажется странным. Казалось бы, что проще, – позволить себе говорить вслух то, что думаешь! Ведь если это часто делать, то, в конце концов, и думать начнёшь по-другому, но тут главное не сдаваться и опять говорить всё вслух, и тогда уже начнёшь думать по-третьему, но и тогда тоже надо говорить, а там...
По-моему, это здорово! Но так мало кто считает, прикрываясь своими (на самом же деле, неизвестно чьими!) представлениями о морали. И мало кому приходит в голову, что для того, чтобы иметь право на какую бы там ни было мораль, нужно сначала долго и мучительно думать, и ещё мучительней это всё говорить, а уж потом, когда из всего этого болезненного хаоса выкристаллизуются только твои личные правила, только твоя мораль, тогда уж и имей её во все дыры.
Посему, всё-таки я не злобный (может быть даже и к сожалению), а просто я самый обыкновенный шут. Помните, как в советском мультике «Король Дроздобород»: «А это мой шут Карлуша! Что на уме, то и на языке!» Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
Смейтесь-смейтесь! Только ведь и это тоже неправда.
И всё-таки я не верю в чистоту души Серёжи. Разуверился я в ней. Но это не значит, что я злой. Возможно, и это, кстати, скорей всего, это также не значит, что злой он. Никто не злой.
И люди, которые вчера разрушили небоскрёбы в Нью-Йорке, тоже не злые. Просто у них были какие-то свои, наверняка, веские причины
((
1
-
b
)
Я хочу только одного: никаких ограничений в творчестве! Никаких! Ни для себя, ни для кого бы то ни было!