Я принадлежу к тотему кенгуру. Поэтому я верю, что кенгуру дал мне язык, ямы, где собирается вода, пищу, холмы и долины и многое другое. Мне запрещено есть определенные части кенгуру, например передние и задние ноги. Абориген, принадлежащий к тотему змеи, вообще не употребляет ее в пищу, ибо все части тела змеи так схожи между собой, что он может допустить ошибку.
Когда разрисованные мужчины появились на виду у всех, кроме меня, певец из хора, образовавшего круг, стал объявлять «страну» каждого. Мы относимся к племени алава и живем около реки Ропер, но у каждого есть свой собственный участок племенной земли, который он называет «моя страна».
Мне принадлежит территория площадью шестьдесят квадратных миль — почти сорок тысяч акров — точно к югу от миссии на реке Ропер. Я называю свою страну Ларбарянджи. Я знаю белого человека, который пасет свой скот на моей земле и воображает, что она принадлежит ему.
Страна моего брата Джекоба Вуйаинджи-Маджиньи находится на берегу реки Ходжсон, на территории скотоводческой фермы лорда Англии Вестея, который также считает ее своей.
Но вот все действующие лица вышли из русла крика и хор грянул маршевую песню:
Это означает всего-навсего: «Мы собрались все вместе на площадке для корробори и ожидаем начала церемонии».
Из моей душной темницы под одеялами я слышал, как стоявшие кругом зрители одобрительными замечаниями встречали приближавшуюся к ним цепочку разрисованных людей. Затем женщины натерли ноги каждому мужчине ниткой из человеческих волос, снимая, таким образом, с него запрет общаться с семьей. В знак возвращения к жизни мужчин еще намазали золой.
Двое участников церемонии были загримированы под собак. Один из них завтра произведет надо мной хирургическую операцию, а другой исполнит функции санитара: будет подавать инструменты, то есть бритвенное лезвие и перевязочные материалы, обладающие «высокими» септическими свойствами: грязную болотную воду и белую глину.
Эти двое по очереди вышли из русла крика, лишь только распорядитель церемонии назвал имя собаки каждого. Сделав несколько шагов, они остановились, прислушались, снова пошли и снова замерли, пошли и замерли, двигались то быстрее, то медленнее, почесывали рукой за ушами. В зависимости от темпа движения менялся и темп палок, отбивавших ритм, в то время как хор непрестанно выкрикивал клички их собак.
На людях-собаках были волосяные пояса. Вскоре они поравнялись со мной, и я почувствовал, как пояса трутся о кусок чайного дерева, положенный сверх одеял. Этим несложным символическим действием они давали понять моим свойственницам, что те могут удалиться. С этой минуты церемония посвящения становилась лишь воскресным развлечением мужчин — юнгуваном, в котором женщины не имели права принимать участие.
С меня сняли одеяла, чему я был несказанно рад, но уходить не разрешили. Мужчины вернулись в лагерь, оставив со мной дядю Стэнли Марбунггу и двоих мальчиков, уже прошедших обряд обрезания.
Нервы мои напрягались все больше. Неизвестность пугала, и я, конечно, трусил. Мальчики успокаивали меня, потихоньку рассказывая, что произойдет дальше, хотя это и было запрещено. Вы же знаете, как раскрываются тайны. Они шептали:
— Не бойся.
— Не плачь!
— Старайся быть сильным и смелым.
— Пусть мужчины думают, что ты не страшишься боли. Заставь их гордиться тем, что ты тоже алава.
— Не будь слабым, как женщина.
— Они удалят твою крайнюю плоть.
— …это будет больно…
— …но не так уж, чтобы кричать…
— Это быстро проходит…
— …не то, что у гобабоингу…
— …или у джамбабоингу в Йиркала…
— …которые молотком выбивают передний зуб.
— …должно быть, очень больно…
— …так помни же…
— …будь мужчиной…
После наступления темноты хор вернулся и снова послышалось пение. Когда в лагере раздался свист, меня опять накрыли одеялами. Это был сигнал, что возвращаются разрисованные танцоры и мне по-прежнему нельзя их видеть.
Люди-собаки возглавляли танец мундиву. По команде вся процессия спряталась за кусты, и я снова остался с мальчиками. Хор затянул новую песню, ребятишки тут же стянули одеяла, тотчас же сзади подошел мужчина и руками закрыл мне глаза.