— Не видела его еще? — выкрикнула она сквозь топот ботинок и здравицы. Бетти кивнула в ответ.
— Боже, боже, боже, Эсме! Разве это не здорово? Они будут героями!
Эсме уже собиралась ответить, когда зеленый грузовик, битком набитый солдатами, проехал мимо них. И он там был. Лерой в щегольской шляпе, опиравшийся на ружье, улыбался и махал рукой. Бетти вскрикнула так громко, что, должно быть, у нее еще много дней потом болело горло.
Эсме посмотрела прямо на брата и ей повезло встретить его взгляд. Он ее заметил и улыбнулся по-особенному, блеснув зубами. Такое выражение означало: он вот-вот сделает что-то отчаянное или глупое — и знает об этом, а еще ему плевать, что скажет сестра. Эсме часто видела это выражение — такое знакомое, что она опознала бы его и за милю.
И тогда она видела его в последний раз.
Конечно, никто не хотел думать о том, что пишут в газетах. О том, как девятнадцать тысяч британских мужчин были безжалостно истреблены, под дождем, в грязи, в местечке под названием Сомма. Это было слишком далеко и приносило деньги. Люди старались не обращать внимания.
Еще один день. Газета валится, как снег на голову. Они это сделали. Первая мировая закончилась.
И неожиданно Лерой снова был на кухне, обедая за постыдно крошечным столиком. На Эсме он не смотрел. Он ни на кого не смотрел. Жевал пищу, словно ее отравили. И вскоре мама перестала пытаться вовлечь его в разговор.
Был у него вот этот взгляд. Не такой, о которых Эсме слышала. Он молилась каждую ночь, и в некотором роде получила вознаграждение за свои старания. На лице Лероя был порез, но шрама не осталось. Руки и ноги остались на месте, и внутри тоже ничего всерьез не повредилось. Эсме рассказывали о мужчинах, которые убаюкивали себя криками, которые тряслись, передвигались рывками. Лерой вернулся живым. Майки Дин — нет.
Но его глаза говорили о другом. Они не стали огромными, пустыми черными дырами, нет. Не в этом крылась проблема. Эти карие окружности были полны — полны чем-то слишком страшным, чтобы спрашивать об этом, да даже и думать. Это был гнев. И, хотя Эсме и не догадывалась еще об этом, этот гнев никуда не денется. Зато догадывался ее брат.
К концу недели Лерой Диагорас съехал. Бросил колледж и уехал. Мистер Хуберт замолвил за него словечко, так что ему больше не придется перекладывать бумажки и выносить мусор.
Прошли года. Все изменилось. За благословенные десять лет Нью-Йорк стремительно вырос — только чтобы увянуть, как цветок, побитый заморозком. Здания выстреливали из почвы, словно новые побеги; некоторые так и не дожили до расцвета.
Эсме перебралась в Сити: работала стенографисткой в докторском кабинете, сделала «химию» и курила «Лаки Страйк».
Одним прекрасным днем этот постоянно оправдывающийся слюнтяй Элджернон из офиса этажом ниже доказал, что все ошибаются, и пригласил Эсме на танцы. И, пятью годами позже, спустя множество оттоптанных пальцев, он сделал ей предложение. Ради собственной репутации ей стоило бы сказать «нет». Но, опять же — Эсме его любила.
Вечеринку по поводу помолвки они устроили в ресторане «Карлайла». Это стоило уйму денег, но время было выбрано идеально, потому что спустя четыре месяца никто бы себе не смог такого позволить. Сквозь звон бокалов и смех Эсме увидела Лероя — и поняла, что это он, только взглянув на него еще раз. Это было как призрака увидеть. Что-то из прошлого, проступающее сквозь дым, в каком-то смысле прежнее, но неузнаваемое в другом. Лерой носил смокинг — такой остромодный, что об него можно было порезаться, — и, когда обернулся и увидел ее, улыбнулся по-другому.
— Вот и она, счастливица!
Они обнялись, и это ощущалось так неловко — всего лишь вежливо.
— Ну что ты, Лерой, я...
Время, казалось, замерло. Она словно пыталась увидеть в этом человеке того, который стоял под транспарантами бельевых веревок, которые когда-то расчерчивали небо возле их жилья. И не могла. Конечно, Эсме кое-что слышала. Даже видела фотографии в газетах. «Мистер Лерой Диагорас: успех за одну ночь». Слышала и другое: неоплаченные счета, никаких компенсаций за сломанные руки. Рабочие, выброшенные на помойку, словно стоптанные ботинки. Он это сделал. Сколотил состояние, сколотил крепко и сильно. Эсме и не догадывалась, что это так сильно меняет людей.
Когда атмосфера стала неспокойной, а разговор с матерью Элджи утомил до слез, Эсме направилась в угол, к Лерою, поправлявшему запонки.
— Давно мы не виделись, — сказала она. — Ты бы хоть позвонил или что.
Лерой тихо рассмеялся.
— Ну, я ж не знал, что ты переедешь, — небрежно заметил он. В его позе крылась какая-то незаинтересованность, даже фальшь. Эсме не знала, нравится ей это или нет — это казалось незнакомым. Она зажгла сигарету.
— Ну, я слышала кое-что о небоскребе. О куче людей, до смерти загнанных на работе Большой Шишкой.
Это прозвучало как едкая, злая шутка, но всего лишь шутка. Лерой ненадолго замолчал.
— Чертовы индейцы. Филонят целый день, потом ранятся обо что-нибудь и хотят, чтобы я и за это платил.
— Четыре этажа в неделю. Не похоже, что они филонят.
— О, слушай их больше. Серьезно, ты выходишь замуж и хочешь говорить об этом?
— Я просто разговариваю.
Эсме остановила взгляд на «ролексе» Лероя, потом посмотрела на рамку, висящую на стене. Где-то на фоне пианист наигрывал «Черничный холм*».
— Запомни одну вещь, сестренка, — внезапно нарушил молчание Лерой. Он медленно произнес: — Взбираясь на вершину, не позволяй никому себя тормозить. Не позволяй никому вставать у себя на пути. Ни на поле битвы, ни в офисе, ни на чертовом небоскребе.
У Эсме не было времени спросить про войну: она чувствовала, что не сможет полностью понять — или не захочет. Но сейчас Эсме начала понимать. Лерой поднял голову, подобрался, глядя на всех и в никуда. Эсме окинула его долгим, тяжелым взглядом.
— Лерой, когда ты успел превратиться в такого громадного мерзавца?
Он ни на миг не помедлил с ответом.
— Блин, должно быть, уже давненько. Давай, иди к своему жиртресту.
— И пойду.
И, затушив сигарету, она пошагала прочь от Макиавелли, сидящего в углу, в сторону новой жизни, и поклялась Богу всегда стараться избегать его. Вечеринки ему никогда не нравились, так что, соответственно, так и не появился на свадьбе. Наверное, у него были дела поважнее.
Как-то вечером, спустя год после того, как разразился кризис, из кинохроники во Флориде они узнали, что в театре на Бродвее случилось массовое убийство. Историю сняли не как что-то серьезное, а просто как интересный сюжет. Так или иначе исчезало множество людей: бросались со зданий, выигрывали деньги и уезжали из города или просто... исчезали. Куча разного вздора — люди твердили, что видели омерзительных чудовищ. Случился какой-то налет на лагерь бродяг в Центральном парке, и суеверные идиоты утверждали, что видели летающих дьяволов. Следующим утром обнаружилось триста двадцать мертвых тел — и еще четыре сотни пропавших без вести.
Эсме притворилась, что ком не застрял в ее горле, когда в газетах сообщили, что Лерой был одним из них.
Комментарий к Глава 15. Диагорас * Анахронизм. Песня «Черничный холм» была написана в 1940 году, десятью годами позже событий, описанных в фике (прим.пер.)
====== Глава 16. Алая лента ======
Над головой жужжит потолочный вентилятор. Старомодная штука, заменить бы ее. Шум меня бесит, а сейчас совсем не время.
Когда мы в прошлый раз виделись с капитаном Джонсоном, когда я просила отставки, он весь сверкал улыбками. Но сейчас он сидит, разглядывая меня, и презрительно сжимает губы. Я по уши в дерьме.
— Чудовища, — говорит он, почти сплевывая это слово. — Ты занималась расследованием чертовых чудовищ.
В животе что-то переворачивается. Я делаю вдох.
— Сэр, я понимаю, что это звучит смехотворно. Но вы видели рапорт, видели, на что похожа та штука из Рэд Хук...