— Господи Иисусе, — шепчет она. Что там? Что вызвало такую реакцию? — Сек, тебе стоит на это взглянуть.
Элиза опасливо понимается на ноги и поворачивается, ее глаза горят. Хватаюсь за протянутые руки, и она втаскивает меня наверх. Слегка морщится, касаясь меня, но мне теперь все равно. Плевать на нее и на ее пустячные человеческие эмоции! Я вот-вот увижу Скаро. «Поверхность, снова оживающая после стольких лет полной нетронутости. Прогуляться под небом, увидеть живые, покрытые листвой деревья. Жить по-настоящему, не выживать, но жить!»
Меня встречает новое дуновение сухого ветерка, похожее на вздох. Чувствую, как дрожит и стонет металл, когда Элиза прыгает с уступа.
А я просто смотрю.
И понимаю, насколько сильно заблуждался.
Свет тускнеет, уже не ослепительно белый, а красный. Красный, как кровавое небо, раскинувшееся над нами. В нем нет огня земного заката, оно кажется огромным, бесконечным. Никогда не замечал, что небо красное — все, что я видел, казалось голубым. Черные слоистые облака ползут по небу, тяжелые, загрязненные.
Вокруг нас — город колоссальных масштабов. Даже горизонт кажется зубчатым. Шпили и пролеты, которым позавидовал бы любой земной город, пронзают туманную атмосферу. Все они острые, как иглы, и беспощадные, и тянутся куда видит глаз, теряясь вдали. Стоять перед ними — как стоять перед горой, чувствовать себя крохотным, незначительным и уязвимым. Они различны по форме и образу, одни — стройные и прямоугольные, а более высокие сооружения изгибаются волнами. Почти настоящее чудо — множество изгибов и спадов, луковиц куполов и швартовочных мачт. С того места, где мы находимся, глупо глядеть вниз, но землю, окрашенную красной пылью, все равно видно. Тот самый пепел, покрывающий цитадель, отражает небо. Здания сооружены из металла, сплава, который крепче усиленного бетона, а фундамент каменный. Даже окидывая взглядом горизонт, вижу, что окон в них нет, никаких нефункциональных деталей. Стены сооружений совершенно ровные, если не считать балок и неровностей в тех местах, где их повредило коррозией. Между ними свистит сухой ветер, и металлические изгибы превращают свист в скорбный вой.
Край города далеко отсюда: загораживая едва видимые горы и предгорья, в тумане виднеется чудовищный, неровный силуэт. Громадная изогнутая балка, похожая на коготь, торчит из земли — одна из сломанных опор разрушенного внешнего купола, ограждавшего город, первейшее средство защиты. Горы на краю города кажутся из-за расстояния мрачно-серыми.
В момент отчаяния я прыгаю со стуком на крышу — пепел колет ступни, — и мчусь вокруг купола. Элиза следует за мной, возможно, из желания не оставаться в одиночестве. Она считает, что я знаю, куда иду. Что я отлично знаком с окружающим.
Но нет.
Забежав на другую сторону, я попадаю в тень и в надежде разглядываю остальную часть города. Те же зубчатые сооружения. Но зато горы видны гораздо лучше. Записей о том, какого цвета была растительность на Скаро до войны, не сохранилось. Каледы, наши предки, считали, что не забудут об этом. Раньше в этом месте находились джунгли. Город был меньше и стоял в долине, словно крепость, окруженный древними деревьями высотой в несколько сотен футов. А затем нейтронные бомбы превратили их в хрупкий камень, белый, как покрытая пеплом земля, из которой они росли.
Теперь я гляжу на холмы — игра света окрашивает их серым. Но ничего не выросло. Те же окаменевшие деревья стоят растрепанными колоннами, вечная гробница сами себе.
Я снова оглядываюсь назад, ища солнце, и тогда понимаю, что его нет. Наше солнце разрушено. Скаро — аномальная планета, существующая только благодаря парадоксу. Даже сейчас, глядя в небо, я вижу останки звезды: красноватый мазок в небе, более глубокого оттенка, расползающийся, словно радужное масляное пятно в дождь. Энергия взрыва дает сверхновой светить столь же ярко, как и солнцу, которым она была. Но теперь все, что осталось, это последствия взрыва.
Я опускаюсь на колени. Элиза садится на землю рядом со мной, сканируя горизонт. Ветер так силен только из-за высоты, на которой мы находимся, он дергает Элизу за похожие на стебли папоротника волосы. Под красным сиянием неба она выглядит неестественно.
— Это, — шепчет она, — самая потрясная вещь из тех, которые я видела.
Потрясный — не то прилагательное, которое я бы использовал. Неподвижный горизонт заполняет мое поле зрения.
— Манхэттену он точно нос утрет, — замечает Элиза.
Я не смотрю на нее. Неожиданно всплывает в голове слово — единственное, которым можно описать увиденное.
«Мертвый».
Скаро — мертвая планета.
Разумеется, ничего не изменилось. Разумеется, ничего не выросло. Как оно смогло бы — без солнца?
Мертвым не стоит возвращаться к жизни.
Я прячу лицо в ладонях.
Теперь моя очередь терять надежду.
====== Глава 21. Гуманизм ======
— Что случилось?
Яростный ветер, перекатываясь через крышу, угрожающе дергает расшатанные панели под нашими ногами. Постоянно истончает, разрушает пыльную оболочку города. Ветер не холодный, но несет зерна песка и пыль, так что его порывы обжигают. Я чувствую себя так, словно карабкаюсь на труп. Карабкаюсь на тысячу трупов — всю свою карьеру, всю жизнь, — и слышу вопль каждого несчастного. Но только сейчас я понял, что среди них была и моя родная планета. Зачем?
Зачем?!
Как можно этим гордиться?
Далеки уничтожили слишком много миров.
И даже не смогли заметить, что их родина оказалась среди них.
Что-то трется об мою руку: это Элиза прикоснулась ко мне. Пытается успокоить. Бессмысленный гуманизм. Я отстраняюсь. Прочь, человек! Возвращайся на свою идеальную планету, живи в благословенном неведении. Ступай и умри там, мне плевать.
Мгновение Элиза обиженно глядит на меня сверху вниз. Ее очертания на фоне кровавого неба выглядит неуместными. Чуждыми. Элиза хмурится.
— Я просто пыталась помочь, — резко отвечает она, кисло скривившись. — Окей, мы на месте, на поверхности Скаро, как ты и хотел. Что теперь не так?
— Не… так? — шиплю я. — Разве не… очевидно, что не так? Взгляни! — Я раскидываю руки. Шипастое тело города угрожающе простирается перед нами. — Она мертва! Все разрушено! Я… был… идиотом, считая, что смогу тут жить!
Элиза отворачивается, разглядывая город, свет заливает ее лицо румянцем.
— Впечатляюще выглядит для дерьмовой дырищи, надо сказать, — тихо замечает она. О, как же я ненавижу безграмотность слаборазвитых видов! Честно, я мог бы убить ее. Еще один труп в моей пирамиде — но какой в этом смысл?
— Просто… — рычу я, но не могу подобрать слов, чтобы закончить фразу. Враждебность иссякает и приходит следующее чувство. Разочарование. Из всех эмоций, которые начали истязать меня с тех самых пор, как впервые появились, эта, безусловно, наихудшая. Жжет, как кислота.
Элиза продолжает изучать ландшафт. Что она должна о нем думать? Неужели не понимает, что утрачено? Ветер мчится мимо нас, поднимая ужасный вой.
— Не могу понять, почему тебя это расстраивает, — неожиданно замечает Элиза ровным, даже безразличным голосом: ни намека на сочувствие. — Именно ты разрушил свою планету. Тебе было плевать на все, кроме вашей тупой войны, так что выкуси, блин. Нет больше твоей планеты. Привыкай, елки.
— Еще раз скажешь такое, и я тебя убью.
— Ха! Видишь? Постоянно эта жестокость! Мерзко, честно говоря. — Элиза стоит, выпрямившись, на фоне далекого горизонта. — Какое право ты имеешь жаловаться, если сам все это на себя навлек? Если обрек на страдания кучу других? А? Как насчет всех тех убийств? Насчет Лондона? Насчет… насчет того парня, с которым ты слился? Разве у него было хоть какое-то право слова? Ему этого хотелось, а?
Это уже слишком. Я вскакиваю на ноги. Элиза не отступает. Растрепанная от ветра, кулаки сжаты, в глазах тлеет пламя. Не ненависть, как у далека. Обвинение.
— Поверь, если ты не прекратишь, — рявкаю, — то я сброшу тебя с этого здания, и твои раздробленные кости остаток вечности будут белеть на этой планете!