— Что ж, помнишь ту ночь, когда напал слайзер, и я забрала тебя к себе в квартиру? Ты сделал так, чтобы броня сама приехала ко мне. Как это получилось?
— Психокинетическая связь. Некоторые детали все еще часть моего разума, так что я могу ее контролировать. И позвонил на твой телефон так же.
— Ага, великолепно, а теперь слушай сюда. — Она поднимает руки, используя жестикуляцию для усиления своих идей. — А возможно ли связаться с ней отсюда, так, чтобы открыть Разлом на Манхэттене… с другой стороны?
Моя первая реакция — пренебрежение. Сумасшедшая идея. Ни за что мне не сдвинуть свою броню с расстояния в триста двадцать шесть тысяч световых лет. Несколько секунд я раздумываю.
— Нет, это невозможно, — говорю. Но тут кое-что приходит мне в голову. — Разве что…
Элиза с надеждой оборачивается. Размышляя, я поднимаюсь на ноги, но едва ли смею верить в эту мысль. Пока.
— На другом конце города есть башня. Мы использовали ее для наблюдений за глубоким космосом, прежде чем начать покорение вселенной. Впоследствии ее использовали для передачи военных команд с планеты.
— Да?
— Далек подключается к компьютеру и таким образом усиливает свое зрение и способность к связи. Можно установить соединение с единицами на других планетах, даже таких удаленных, как Галлифрей.
— Ага, Галлифрей. Уверена, парень он что надо, давай снова к башне.
— Она, возможно, до сих пор действует. Может, у меня и нет брони, но с ней в любом случае можно связаться, и, следовательно…
— Ты получишь доступ к броне…
— …и управлению Разломом.
— С другой стороны! Да!
Мы с восхищением глядим друг на друга. Она права, это может сработать. Сможем вернуться в Нью-Йорк — место знакомое, безумное, ненавистное, зато и чудесное. Отправиться домой. Но столько всего может пойти не так.
— Это будет опасно, — предупреждаю я. — Это означает, что нам придется пробираться через весь город. Мы рискуем наткнуться на выживших далеков.
— Знаю. Но мы все-таки можем пойти по верху. Сможем найти другой вход внутрь, в смысле, когда я разглядывала город, то заметила, что там можно перебираться с крыши на крышу, — отмечает Элиза.
— Мы даже не знаем, работает ли оборудование.
— Но попробовать-то стоит. Ты умный. Лампы работали ведь. Ты же сможешь подключить питание и все такое?
— Возможно. Но даже если так, даже если я смогу установить связь, персонал Колумбийского центра мог уже отключить Разлом. Так они планировали. Он был слишком нестабилен.
— И что? — Элиза пожимает плечами. — В любом случае, возможно, мы здесь умрем. Почему бы не попробовать что-то сделать перед смертью? Пока не попытаем счастья, не узнаем.
Восхитительное мужество! Я отвожу взгляд, затем киваю.
— Что ж, мисс Элиза. Давай… попробуем попытать счастья, — отвечаю, пробуя ее же выражение. Элиза криво улыбается, узнавая слова. У нее множество разных улыбок.
— Вот это мне больше нравится. Вперед!
====== Глава 22. И, Боже, храни... ======
Это тянется уже слишком долго. Льюис начинает грызть ногти. Все бы отдал за книжку, или за бумагу с ручкой. Да и уголек сойдет. Можно было бы оставить на стене большую и грязную надпись. Да, это стереотип, но он понимает, зачем люди так поступают. Оставить что-то после себя. «Я тоже здесь был!» Можно и погрустнее — например, слова какой-то песни, чужой или, может, своей. В голове уже третий час играет одна и та же мелодия Аэросмит. Еще чуть-чуть — и можно кукушкой двинуться.
Он в курсе, что с него требует система. Пять тысяч долларов — фигня, да. Дело в самой идее тюрьмы. Попадешь туда раз, и без сомнения вернешься в нее снова. До конца жизни твое имя будет в оранжевой арестантской рамке. Пару недель назад, прежде чем началась эта мутотень, он видел это в одной документалке. Там говорилось, что вероятность попасть в тюрьму для бывших заключенных на 65% выше. Что-то типа того. Льюис закрывает глаза, трет веки загрубевшей ладонью. Все тело бьет озноб, во рту мерзкий до тошноты вкус. В камере не холодно. Что за гребаная фигня с ним творится?
Где-то кричат. Он садится. Что-то не так. Атмосфера как будто взбаламутилась: так бывает, когда сквозь лес идет крупный хищник, а птицы кричат, обозначая, где он.
Тогда засов на двери с хлопком открывается. Льюис подпрыгивает, едва не ударяясь головой о стену. Его скука, растущая паранойя усиливают все звуки.
Охранник высовывается из-за двери. Типичный коп. Доброе лицо, форма едва сходится на объемистом животе, отекший из-за стресса и плохой диеты. Пятно на галстуке. Усталые карие глаза. Небольшая бородка, выдающийся нос. Наверное, из итальянцев. Льюис, который смутно помнит о собственных корнях — откуда-то из Эльзаса, со времен гонений на католиков, — не может точно сказать. Он с удивлением отмечает, что лицо полицейского не хмурое. Оно перепуганное. Тот прокашливается, а Льюис усаживается ровнее.
— Мне сказали тебе сообщить, — начинает коп и тут же оборачивается, отвлекшись на крики из коридора. Он словно в бреду. На его лбу блестят капли пота. Что такое? Его отпускают?
Коп снова заглядывает в камеру, сглатывает ком в горле.
— Мне сказали сообщить тебе, что президента только что убили.
Поначалу слова не идут. Льюис моргает. На мгновение он раздумывает, не цитата ли это из фильма. Бессвязная фраза. Что это может быть за фильм? «Тринадцать дней»? Что-то историческое?
И тогда до него доходит. Все происходит сейчас.
Это про их президента.
Уинтерса убили.
На миг в голове у Льюиса мелькает мысль: «Отлично, я и так за него не голосовал».
А потом его охватывает ужас.
— А… что случилось? — все, что Льюис может выдавить. Может, офицер расскажет? Но тот качает головой.
— Слыхал про мирные переговоры, сынок? На воздушном корабле… э-э-э…«Вэлианте»?
Льюис помнит. Что-то связанное с британским премьером. Скандал какой-то, вроде бы, Льюис не помнил, какой именно. Слухи о после с другой планеты? Кейт рассказывала ему пару дней назад.
— Ну так, английский ублюдок это сделал. В прямом эфире, на мостике. Просто… растаял в воздухе, как будто его пришельцы испарили.
— Нахрена?!
— Ага, никто так и не понял, в чем дело, так что это все, о чем я могу сейчас рассказать. Э-э-э… правительство пока ни о чем не заявляло. Просто… не делай глупостей, ок? Все слишком серьезно. Позаботься о себе.
— И вы, — ошеломленно бормочет Льюис, пока закрывается засов. Следующие полчаса он просто пялится в стенку. Песня Аэросмит забылась, в голове царит гулкая пустота. По спине льется пот. Скоро ему начнут казаться всякие глупости. Как невовремя.
Неожиданно Льюис чувствует себя мелким. Уязвимым и крохотным. Взрослый мир сжался в точку, сменившись другим — миром, где изменились все правила.
И тогда он думает о Секе. Думает о том, что сказал офицер. «Пришельцы испарили». Все кажется ненастоящим. И все труднее становится отличать реальность от постоянной мешанины иллюзий.
И что тогда реально? Он закрывает глаза и говорит себе:
«Я Льюис Коулман. Профессиональный гитарист и, вероятно, дерьмовый, но считаю себя клевым, потому что люблю не рок — джаз, играть его на гитаре заебись нестандартно. Людям вроде нравится. Я бросил колледж на втором курсе, чтобы играть, наверное, зря. Только что убили президента Соединенных Штатов, и я застал этот момент. Случилось одиннадцатое сентября, и я тоже это застал. Тогда было страшно. Сейчас — тоже».
И вот тогда все становится гораздо сложнее.
«Когда мне было десять, я встретил пришельца по имени Сек. И раз уж у меня не было друзей, родителей я терпеть не мог, то болтался за ним повсюду. Поначалу его это бесило, но я не отставал, потому что пытался быть хитрее. Хотелось быть не таким, как все. Крутым. Чуваком, чей лучший друг — киборг-убийца.
Думаю, в конце концов мы подружились. И теперь, когда я об этом думаю… я ведь кучу времени провел с далеком. Когда я расстраивался или злился, то знал, что он поймет. Не будет на меня ворчать, или говорить, чтобы я взял себя в руки и был мужиком. Он просто был бы со мной. Я говорил бы с ним, а он иногда отвечал. Вряд ли он слушал и половину сказанного, но зато он был умным. Знал о вселенной что-то и правда серьезное, какую-то истину, настоящую трагедию. Войну времени. Доктора. И ни о чем из этого особо не распространялся.