Сек больше меня не пугает.
Я шагаю, и металл звенит под ногами. Весь город из металла. Действительно — дивный новый мир. Гибрид осторожно высвобождает руку, а я киваю ему.
— Спасибо, — бормочет он.
Пожимаю плечами. Он кивает покрытой щупальцами головой в сторону, указывая путь.
— Сюда.
Почти бесшумно мы идем по глубокой, покрытой тусклой медью расщелине. Вокруг высятся здания, в этой части города увенчанные куполами, но другие напоминают гигантские ногти, вбитые в землю. Мне говорят, что этот сектор построили позже (около четырехсот лет назад — трудно даже представить). Их освещает кровавый свет, из-за которого мне только больше не хватает голубого неба, как дома. Ветер, проносясь мимо, скорбно завывает, и я вздрагиваю.
Я на другой планете. Этого не должно было случиться, и я о подобном даже не мечтала. Дерзко было думать даже о Луне. Но я здесь. Ставлю рекорд. На самом деле, даже несколько. «Самый удаленный от родной планеты человек». «Первый человек на Скаро» — правда, мне говорили, что не первый, черт. Надо бы восхититься. Носиться вокруг как бешеная, но если здесь и было чему радоваться, то к моменту нашего прибытия оно давно прошло.
Если раньше я и представить не могла, как выглядит ад, то теперь он похож на Скаро.
Скаро мертва. Скаро пустынна. Скаро — холодна. И единственные живые существа здесь — психованные моллюски в консервных банках, которые хотят меня убить. И еще Сек, не самый приятный гид, который тоже со Скаро.
Чем больше я об этом думаю, чем больше мой взгляд скользит по пустынному, безрадостному городскому пейзажу, тем лучше я понимаю самый главный факт об этой планете.
Скаро — невезучая.
Скаро — это Земля, только сделавшая неправильный выбор. Город мог бы быть Нью-Йорком. Нью-Йорком, превращенным в радиоактивную пустыню ракетами, посланными из-за океана. Где осталось совсем немного выживших, людей в отчаянии, наполненных ненавистью, построивших для защиты купол и отправивших ракеты в ответ. А потом все продолжалось и продолжалось, тысячи лет, пока планета не иссохла, а земля не превратилась в прах, животные давно вымерли или изменились так ужасно, что хотели бы лучше вымереть. Потом начали меняться и вымирать люди. Стали бесплодны, пусты, как продуваемые ветром равнины. А потом, наконец, в крайнем отчаянии, мы строим машины, чтобы снова мочь передвигаться. И навсегда запираем в ловушку наших изувеченных детей. Так что они могут чувствовать только ненависть.
Эти создания скрываются в десяти метрах у нас под ногами. Не очень приятно думать, что далеки так близко. Возле наших ног вьется смерчик из пепла, и я делаю новый шаг. Гляжу на смерч — тот извивается, словно дым, уносимый ветром, — и замечаю странные следы, которые оставляет в пыли Сек. На нем нет ботинок, он бесшумно ступает рядом со мной — между шишковатыми, без ногтей, костлявыми пальцами небольшие перепонки. Я думала, он пойдет впереди, но Сек идет бок о бок со мной. Он больше не один.
Это город машин. Я видела химзаводы в США, читала про коммунистическую архитектуру. На Земле есть места, где здания высотой в множество футов опутаны трубами и продолговатыми резервуарами, невозможно вывернуты и с немыслимой сложностью водружены друг на друга.
Калаанн напоминает мне о таких городах, только доведенных до абсурда. Калаанн — так называется город далеков, по крышам которого мы шагаем. Сек вывалил это на меня немногим ранее. Приятно, что у него хотя бы есть название. Он утилитарный, индустриальный. Над нами возвышаются трубы толщиной в несколько футов, громоздятся по сторонам небоскребов, похожих на силосные башни. До меня доходит, что это, наверное, лифтовые шахты. Мы торопливо проходим мимо громадных решеток, и те беззвучно скалятся на нас почерневшими зубами. Кажется, они здесь вместо окон. Стены щетинятся вентиляционными трубами — точь в точь ветви кубистского баобаба. Сейчас мы проходим сквозь каньон, спускаемся по шахтам, скользим по трубам и спрыгиваем с парапетов на самом краю, где здания, обрываясь, обступают нас — все в пятнах, словно в антиутопии. Но они также и несокрушимы. Это общество крепко сплотила война.
Если бы в них и была красота, ее стоило бы назвать красотой тления. Мечта модерниста, недостижимая на Земле — разве что та зачахнет и умрет.
Прячу руки в карманы и гляжу вверх, хотя мы слишком низко, чтобы увидеть горизонт. Но мы знаем, что искать.
Сек окидывал горизонт взглядом, когда мы стояли на куполе, прежде, чем отправиться. Указал пальцем.
— Там! — воскликнул он, и я проследила за его взглядом. Вдали, еле заметно, несмотря на хорошую видимость, линия зданий менялась. А среди них виднелся шпиль, напоминавший причальную мачту Эмпайр Стейт, только с куполом, как у обсерватории.
— Башня связи, — пояснил Сек. — Если мы попадем туда, будут неплохие шансы вернуться на Землю. Путь туда должен занять около двух часов, пока не стемнеет.
Я кивнула, запоминая высоту и форму, но заметила прямо за башней еще одно сооружение. И скосила глаза, присматриваясь. В его очертаниях было что-то очень приметное, даже знакомое. Оно возвышалось над башней связи, но было заметно больше похоже на конус…
— А это что такое? — спросила я, перекрикивая ветер, и указала пальцем. — По форме почти как далек.
Сек прищурился.
— Это… — начал он, — это императорский монумент. Единственное, построенное по нашему образу и подобию.
— Для чего оно?
— Под ним находилась резиденция Императора далеков. Он был нашим предводителем. Говорил, что делать. Он дал мне имя и звание.
— О. Так ты был с ним неплохо знаком?
Сек покачал головой.
— Знаком? Далекам всегда не хватало индивидуальности, чтобы судить о таком.
«Зато тебе хватало», — подумала я.
Легкие болят. Воздух слишком сухой. Даже пахнет сухостью — спертый, воняющий железом воздух. Интересно, сколько на самом деле кислорода в этой атмосфере? Гибрид косится на меня — кажется, заметил, что я устала.
— Нужна остановка? — спрашивает он. Его голос до сих пор звучит неестественно.
Качаю головой.
— Нет. А тебе? Как по мне, лучше идти дальше.
Гибрид, освещенный красным небом, ждет. Глядя на него, думаю — а ведь он мог бы быть таинственным божеством, придуманным древней цивилизацией. Вот египтянам, например, нравились чудовища — наполовину люди, наполовину звери. Бог-трубкозуб Сет. Ястреб Гор. Шакал Анубис. Далек Сек. Хотя звучит не настолько хорошо. Сейчас он весь покрыт пеплом — прилип к коже, как мука, и из-за этого Сек кажется бледным.
Прохожу мимо него. Чувствую, что туфли натерли ноги, начинают вспухать волдыри. Небо над нами темнеет: роскошное и недосягаемое бордовое покрывало. Вскоре оно станет совсем черным. И мне не хочется думать, что может рыскать здесь, ночью, на Скаро, в поисках добычи.
— Ведь мы облажались, так? — неожиданно говорит Сек еле слышно. Поворачиваюсь к нему. Здорово, что он начал разговор первым. И я не представляла, что он умеет ругаться. — Все, что мы делали — вообще все — было не так. Взять хотя бы это место.
Оглядываюсь, окидываю взглядом всю эту ржавчину.
— Великая империя. Повергнута в прах.
Он произносит это так печально. Признает поражение. Соглашается с тем, что я выкрикивала тогда, на крыше. Мрачно признаю свою победу. По крайней мере, теперь я знаю, что Сек отличает фантазию от реальности, не сошел с ума. Никакая ностальгия не переживет соседства с этими молчаливыми развалинами.
— Именно так, — соглашаюсь я. Мы выходим из-под арки, тень больше не укрывает нас, и это напрягает. Надо бы продолжить разговор. — Но и Америка тоже еще то болото.
— Серьезно? — Гибрид недоверчиво косится на меня. — Даже в сравнении с Калаанном?
— Ну, не настолько, — признаю. Но вспышка ностальгии заставляет меня добавить: — Но, блядь, как же плохо без этого болота.
— Иногда я тебе завидовал, — признается Сек, и я внутренне ликую. — Но никогда не сознавался в этом.