— Зато сейчас сознался. — Я одобрительно улыбаюсь ему. — Молодец. Чему же ты завидовал?
— Для начала тому, что вы не настолько чокнутые. Не все.
— Я бы не была так уверена. В свое время я встретила уйму психов. У меня есть подруга, Мелани. Она, бывало, ела мух.
— Отличный источник протеина, — замечает Сек. Видимо, в это минуту он бы многое отдал за сочное беспозвоночное. Не мне его осуждать, я тоже проголодалась, а ментос мы доели сто лет назад.
— Есть еще понаехи с окраин. Хуже публики я в жизни не видела!
— А сама отчитала меня за то, что я убиваю соседей, — желчно возражает Сек.
— Ну и наркоманы, конечно, — продолжаю, не обращая внимания, — а они бывают до чертиков страшными. Тот парень, твой знакомый, Льюис. Спустил все из-за герыча.
Далек ничего не говорит. Разглядывает горизонт.
— Нестабильный подросток, весьма неуверенный в собственной идентичности, введенный в заблуждение париями. И, очевидно, сделавший неверный выбор, — наконец отвечает он. А затем замолкает. — Погоди. Ты знаешь Льюиса?
— Да, встречала как-то раз, — и, решив, что стоит вернуть старый должок, добавляю: — Когда мне было семь, он отчитал меня за то, что бросила в тебя банкой газировки.
Далек кисло кривится.
— А, так это была ты? Стоило догадаться. У тебя остались те же веснушки.
— Надеялась, ты не вспомнишь. Извини.
— Я не буду на этом концентрироваться, — заявляет Сек, и ощущение, что я нажила опасного врага, растет. — Как дела у Льюиса?
Колеблюсь. Странно все это.
— Последнее, что я слышала, что его арестовали. Деталей не знаю. Кажется, дела у него не слишком хорошо.
Повисает одинокое молчание. Хотелось бы его прекратить, потому что так все сильнее ощущается зловещая безжизненность нашего окружения.
— О, — бормочет Сек, и я вздрагиваю, чувствуя вину за плохие новости. Единственный глаз гибрида смотрит вниз, но я вижу, как много в его взгляде разочарования. — Я просто… не понимаю, зачем он это сделал. У него был такой потенциал. Ум. Ему стоило учиться, знать больше. Но он все бросил ради химикатов. Пф. Люди все растрачивают. Совершенно не ценят жизнь.
Чувствуя ком в горле, вспоминаю отложенное на потом заявление в университет. Да, Льюис сам сделал выбор, но и Сека понять можно.
— Он рассказывал истории, — задумчиво говорит Сек, вздрагивая под холодным ночным ветром. — Хорошие истории. Я говорил ему их записывать.
— Обидно, да, — замечаю я. Это неожиданно интересно. Льюис, который любил истории.
— Наверное, это я виноват. Меня нельзя назвать хорошей компанией. Ему нужны были друзья-люди.
Я погружаюсь и в этот рассказ, и в звук собственных шагов. Итак, Льюис был в детстве одинок. Могу понять. У Мелани, если не считать меня, было не слишком много друзей. Льюис оказался вне игры, как и Сек. Наверное, с далеком было проще общаться.
— Думаю, он считал тебя хорошим другом, — говорю я, нарушая неприятную тишину. — Он хотел бы снова встретиться с тобой.
Сек вздыхает, затем кивает.
— Тогда лучше бы нам вернуться на Землю. Для вас обоих.
Чего бы это значило?
Мы спрыгиваем на причудливую груду ржавых обломков. Должно быть, здесь идет дождь, иначе как бы они так быстро проржавели? Эта часть города кажется совсем заброшенной, разваливающейся. Наверное, надо бы под ноги смотреть.
Но впереди, перечеркивая землю, алеет череда световых пятен, острых, как ножи. Мы сворачиваем за угол. У меня перехватывает дыхание.
— Ух ты.
Даже Сек замирает с благоговением на лице.
Перед нами, в центре площади возвышается статуя далека. Огромная, темная в сумерках, она нависает над нами, словно дань ужасному, древнему божеству. Решетки вырезаны в выветрившемся камне, окаменевший глаз на стебельке торчит из купола головы, уставившись вдаль — в вечном поиске переднего края вражеских линий. Он закрывает заходящее солнце и оттого кажется черным и до невозможности зловещим, и, хотя я понимаю, что между нами и статуей несколько сотен метров щебня, но никак не определю ее высоты.
— Не знал, что это настолько… впечатляюще, — с мальчишеским изумлением говорит Сек. — В смысле, у далеков довольно плохо с понятием перспективы.
— Зато с понятием нарциссизма все отлично.
— Следи за языком, — огрызается он, но затем добавляет с большей теплотой: — Признай, мы прекрасны.
— Особенно ты, — рискую поддразнить его я. И — чудо из чудес! — он не сдается.
— Да, особенно я.
— Хотя с определенных углов напоминаешь мошонку.
Гибрид, не веря, глядит на меня. Прикусываю язык.
— Ну, а ты… ты… похожа на вагину, — слабым голосом парирует он.
— Откуда ты знаешь? Ты ведь ни одной не видел. — Можно было бы продолжить, но я замолкаю. Что за хрень я творю? Он — чудовище с убийственными щупальцами, а я случайно его оскорбляю? Мгновение мы пялимся друг на друга, над нами возвышается грандиозная статуя далека. И, к собственному удивлению, я смеюсь. Не могу прекратить. Потом слышу фырканье, и понимаю, что ко мне присоединился Сек. Неожиданно звучит его смех, куда выше, чем я представляла. Наш смех эхом отражается от стен, катится по пустынной площади.
В конце концов, что еще остается, кроме смеха?
— Нет, не видел, — заканчивает Сек, скалясь в чудесной и пугающей улыбке. — И не собираюсь разглядывать в ближайшее время*.
Мы сломали барьер.
Сек мне нравится. Я уже решила.
Площадь имени гигантского далека — круглая и просторная. Я не ошиблась: здесь все сломано, как после апокалипсиса. Обломки ценой в несколько сотен лет грудами свалены вокруг: упавшие столбы, неровные очертания которых сгладились от времени, кабели, даже когти давно погибшего растения валяются повсюду. Все это окружает статую, словно гнездо разрухи. А слева, где строения болезненно прижались друг к другу…
— Башня связи, — говорю я. Подернутые дымкой, бороздчатые стены башни отражают гаснущий свет.
— Да. Мы добрались! — ликующе заявляет Сек.
Он делает шаг на открытое место, и я иду за ним. Надеюсь, ногу он не порежет.
— Есть мысли насчет того, как нам попасть внутрь?
Пинаю в сторону небольшой металлический цилиндр. Катясь, он довольно позвякивает. Делаю еще шаг.
«Хрясь».
Крыша вокруг вздрагивает от этого опасного звука.
Мы замираем.
Сек медленно поворачивается, глядя сначала на меня, потом на наши ноги.
— Не… шевелись.
Пыль начинает ползти в сторону. Камень грохочет о металл.
Панель ломается под нами.
Я проваливаюсь в черноту. В желудке все переворачивается. Мой собственный вопль гаснет в грохоте падающего металла. Сколько придется падать?
Потом я бьюсь плечами обо что-то твердое и падаю на склон. Впереди что-то грохочет. Это Сек, он тоже падает. Больно — качусь все ниже и ниже, синяков все больше и больше, а потом склон заканчивается, и я снова падаю…
…и с костеломной силой приземляюсь на груду кровельного настила, а потом, перевернувшись еще дважды — на что-то мягкое.
— Ай, — говорит что-то мягкое.
Как только голова перестает кружиться, а я наконец уверяюсь, что все кости целы, сажусь. И извиняюсь перед чем-то мягким, вернее, кем-то — это Сек.
— Все в порядке? — спрашиваю. Нос весь забит пылью, раны на шее печет от нее. Со всеми этими похождениями сомневаюсь, что они вообще заживут.
— Да, учитывая, что из-за тебя у меня едва не лопнуло легкое. А ты в порядке?
— Кажется, да. Что теперь?
Сек стонет. Он приземлился на живот и теперь пытается подняться, печально озираясь вокруг. Мы находимся в сухом, тускло освещенном месте.
— Теперь, полагаю, нам надо убираться отсюда, пока что-нибудь еще не обрушилось.
Ничего не видя под инфракрасным взглядом неба Скаро, ползу вперед. Встаю на колени.
Поднимаю голову и впервые окидываю взглядом то, что вокруг.
— А.
Круглое пятно мерцающего света глядит на меня — лишь на фут в сторону.
Далек, которому оно принадлежит, не двигается.