Никто не ожидает голубого луча, который вырывается из пустой брони. Достаточно и крохотной мысли. Хайнкель ныряет в сторону: панель управления, заискрив, вспыхивает пламенем. Разлом дрожит и рвется, словно смятый парус. Усики плазмы заливают комнату, а я гляжу на Элизу. Разлом деформируется, ревет, а затем исчезает навсегда.
Но это больше не имеет значения.
Внезапно из-за спины меня хватают чьи-то руки, оттаскивают прочь. Я не пытаюсь сопротивляться.
«Спасите ее».
Ученые сгрудились вокруг Элизы. Теперь я ее не вижу. Знают ли они, что делать? Со всеми теориями, с жизнью в уединении, смогут ли они на самом деле спасти человеческую жизнь?
Руки тащат меня к стене. Человек, стоящий рядом, неловко вертит что-то маленькое в пальцах.
«Спасите ее. Прошу».
В руку вонзается что-то острое.
И я больше ничего не вижу. Не чувствую.
====== Глава 27. Предложение ======
Потолок содрогается. Влажный, мясисто-красный, словно слизистая оболочка пасти какого-нибудь чудовища. А до того там были личинки. Их жирные белые тела извивались на полу, вытекали из-под кровати, из-под моей кожи. Понятия не имею, откуда они взялись, или как я сюда попала, или где именно находится это самое «сюда». Знаю только, что устала. Хочу спать. В груди дыра, и она болит. Каждый стук сердца, каждый пульсирующий толчок сердечно-сосудистой системы — и снова, снова ударяет невидимый нож. Может, если я усну, он исчезнет? Если я провалюсь в глубокий, глубокий сон, беспробудный, я больше этого не почувствую?..
Из моей руки тянутся трубки. Словно корни из растения. Не знала, что у меня есть корни. Но затем раздается пиканье — издали и негромко, но ритмично, как и боль. Откуда этот звук? Что он значит? Я знаю, что лежу. В кровати. Кровать удобная. Но подушка слишком плоская. Она должна быть мягкой и пушистой, чтобы в ней можно было утонуть, впасть в забытье, чтобы тот нож перестал меня резать. Тогда я буду в безопасности…
Рядом появляются и исчезают силуэты. Лица затуманены масками. И волосы прикрыты. Может, у них нет ни лиц, ни волос? Только маски. Может, такая у них кожа. Меня бы не удивило, если бы они оказались пришельцами. Слишком уж много я их повидала, чтобы удивляться. Они кишат вокруг. Держат за запястье. Слепят глаза ярким светом. А когда пиканье и колющая боль становятся чаще, собираются вокруг кровати. И называют имя.
«Элиза? Элиза Бирчвуд, вы меня слышите?»
Это мое имя? Думаю, меня так звали. Но это было очень давно. Еще до того, как нож начал вонзаться в мою грудь. И мне уже все равно. Я хочу только спать. Спать и про все забыть…
Я был готов пожертвовать своим телом, своим достоинством, даже собственной жизнью во имя Культа Скаро и всего, чему он служил. И по той же причине я принял на себя потенциально смертельный выстрел из бластера далеков, одного из моих собственных далеков, ради спасения Великого Человека. Тогда я должен был погибнуть.
Я часто задавался вопросом: выжил ли я по чистой случайности или это была судьба? И решил, что никогда не стану принимать как должное это новое тело, этот второй шанс, который так редко выпадает.
Но ради того, чтобы выжила Элиза, я принял бы тысячу пуль от Тайера.
Итак, я в Колумбийском центре, лежу на матрасе в комнате А44. Лекарство, вколотое мне, превратило меня в вялый клубок щупалец. Кто-то решил дать мне одеяло, и я, не в силах шевельнуться, лежу под ним. Но сон — не выход. Пока я не узнаю — нет. Отвлекаюсь, изучая трещины между плитками пола, снова и снова. А когда я гляжу в полоток, на нем пляшут образы, словно из фильма со старой черно-белой пленки.
В них я вижу Элизу. Порой в голубом монохроме — она кивает мне и бежит. Порой она просто стоит, высокая и гибкая, под кровавым небом Скаро.
А порой я вижу ее ребенком. Воспоминание неуверенное, но ясное: я знаю, что оно настоящее. Она мала — даже для ее возраста. Темные кудрявые волосы завязаны в хвостики, большие любопытные глаза, она стоит в переулке, рука поднята в полузамахе.
Воспоминание меняется. Теперь Элиза выше, настороженно глядит темными глазами. Она могла бы стать совсем другим человеком. Теперь она сидит, а ее волосы по-мальчишечьи короткие. Это ночь нападения слайзера. Она выглядит усталой, но живой и любознательной, испуганной, но упрямой. Глядит на меня со смесью трепета и легчайших намеков на сострадание. Боится меня, но видит во мне равного.
Вижу ее смеющейся, дерущейся, в грязной рубашке, с растрепанными волосами. Она была такой юной, такой полной жизни. Порой ее юмор оказывался слишком уж черным, порой она паясничала и язвила, была готова бросить обидное слово, упрямо стоять на своем. Не отступать ни за что.
Лежу, не двигаясь, и понимаю: если этот человек погибнет, часть меня умрет вместе с ней. Часть, которой знакома жалость, самоотверженность и доброта, которая умела заглянуть сквозь металл и кожу и оценить саму душу. Часть меня умрет. Не знаю, что увидела во мне Элиза.
Но в ней я увидел великолепие.
В Элизе я увидел редкую вещь. Не напарника, не любовницу, а друга.
Я дрейфую между сознанием и бессознательностью. Живу еле-еле. Просто жду. Пиррова победа — вернуться на Землю пустой оболочкой. Ради чего мне, убийце и отщепенцу, жить? А ей так много дано.
Проходят, наверное, века, прежде чем за дверями камеры вспыхивает свет. Щелкает замок. На пороге появляется знакомая фигура доктора Дениз Алсуотер. На ней белый халат, но ни защитного костюма, ни респиратора больше нет. Лицо усталое, разгоряченное.
Она приносит с собой табурет, ставит на пол и садится. Мы лицом к лицу: никакого стекла, никаких охранников. Серые глаза встречают мой взгляд, и я отчаянно пытаюсь прочесть в них знак, какие-нибудь новости.
«Спасите ее!»
Повисает долгое молчание. Потом она делает глубокий, судорожный вдох. Достает из кармана мобильный и кладет, между нами, на пол. Я знаю, что Дениз имеет в виду. Хочет поговорить.
— Знаешь ли, ты всех поднял на уши, — начинает она. — Твое исчезновение обошлось нам в сотни долларов. Еще немного — и нам бы устроили официальное расследование ЦРУ, а потом и ЮНИТ. А теперь исчез Патрик Тайер, и на этот счет очень много вопросов. А потом еще и твоя подружка…
Не отвечаю ей, но внимательно смотрю.
— Я хочу знать все, Сек. Хочу знать, что произошло — с Разломом, и что ты обнаружил на той стороне. Тебя не было три дня. Ты должен был где-нибудь оказаться.
— ЭЛИЗА… — доносится из телефона мой голос. — КАК ОНА? ОНА ЖИВА? ОНА…
Дениз втягивает носом воздух. Впервые в жизни я вижу, как ей неловко.
— Мисс Бирчвуд перенесла серьезную травму грудной клетки и сломала несколько ребер.
Мое сердце колотится в бешеном ритме.
— К моменту, когда мы смогли оказать ей медицинскую помощь, она потеряла много крови — пришлось сделать ей переливание.
Закрываю глаз, пытаюсь выбросить прочь слова, и боль, и страх. Дениз ждет. Потом, очень мягко, сообщает последние новости.
— Мы смогли остановить кровотечение, и теперь ее состояние стабильно. Так что, отвечая на твой вопрос — да, она жива.
Услышав известие, я вспоминаю, что надо дышать. Элиза в порядке, это все, что мне требуется знать.
— Необходимо еще извлечь пулю. Сообщить семье. Мы придумаем историю для прикрытия, разумеется. И ей придется подписать условие о неразглашении, если ее переведут в другое место.
Дениз произносит это с ноткой нетерпения, словно речь о повседневной рутине. Но слова приносят мне утешение.
— А теперь Сек, я уже говорила, что хочу услышать. О Разломе, будь добр.
Долгое время мне не хочется ничего отвечать. Но Дениз ждет. И терпения ей хватит. Меня всегда раздражали ее попытки достучаться до меня. Вечно эта дипломатичность, это ожидание.
Но внезапно я понимаю, что она пытается сделать. Она применяла ко мне насилие, но только однажды. И, сколько бы я ни сбегал, ни отказывался повиноваться, подобного больше не случалось. Дениз считала меня разумным существом, и, чтобы добиться отклика, решила относиться ко мне, именно как к существу, обладающему разумом. Когда я стал гибридом, то требовал дипломатичности. Именно это Дениз и предлагает мне сейчас. А после нерациональных поступков Тайера я решаю согласиться.