Развалины напоминали смесь свалки с лунным пейзажем. Потом обнаружился живой человек. Женщина среднего возраста бродила по обломкам, оступаясь и падая. Она что-то жалобно кричала. Подойдя поближе, парень окликнул её:
— Эй, можно вас на минутку? Эй, я к вам обращаюсь! Эй, женщина! Вы меня слышите?
Бесполезно! Догнав аборигенку, Лёшка тронул её за плечо, глупо спросил, что пришло на ум:
— Простите… С вами всё в порядке?
Женщина обернула к парню серое от пыли лицо с грязными потёками. Пустой и безучастный взгляд скользнул по Лёшке, словно по донельзя скучному или пустому месту, и вернулся к развалинам. Снова зазвучал голос, охрипший, негромкий и полный надрыва:
— Мишенька, отзовись, сыночек. Мишенька, мальчик мой, где ты? Не играй со мной в прятки, выходи, Мишенька…
Лёшка схватил женщину за руку, попытался повернуть к себе — та вырвалась. Он снова потянулся. Надо же сказать ей, что…
«А что сказать-то? Нечего, абсолютно нечего, — понимание безнадёжности ситуации, неожиданное и очень острое, пришло к парню, заставив отступить, — у неё сын тут остался… Никуда она не уйдёт, ничего она не услышит…»
Гарда отвела глаза, когда попаданец вслух оправдался перед ней и перед собой — бесполезно, мол, звать эту сумасшедшую. Молча побрели они в глубину бывшего города, внимательно смотря по сторонам. Голос несчастной матери скоро стих, а другие люди не попадались. Трупы — да. Они почти не выделялись из общей серости и крошева бетона.
Несколько раз собака гавкала, привлекая внимание хозяина к руке или голове, торчащей из хлама. Парень содрогался, трогая остывшие тела, но проверял всех. Безуспешно. Да и понятно, почему. Кто не погиб сразу, уже скончались от ранений. Живые вылезли, если смогли, а нет, так звали бы на помощь.
Лёшка задавался вопросом — где спасатели? В его времени все службы, какие только могли, в том числе скорая, пожарники — вместе с выжившими уже бы раскапывали завалы. А тут ни души. Странно… Версии выстраивались неприятные, катастрофические, опасные для него, живого и здорового — типа эпидемий, массовых отравлений газами, ещё там какой-то гадостью.
Плюс ко всему хотелось пить и есть. Похоже, он зря сюда залез. Лучше вернуться к речушке, там хоть рыба в лужах водится. Если только они не пересохли, те лужи… Или русло вернулось… Тогда без сети или удочки фиг прокормишься…
Нерадостные мысли, в общем, одолевали парня, пока он искал среди развалин, сам не зная что. В одном месте блеск битого стекла поманил к себе. И не напрасно — среди осколков витрины уцелела полулитровая бутылка пива. Отпив половину, Лёшка аккуратно разрезал пластик и держал полученную ёмкость, пока Гарда не вылакала до конца. Лишь к вечеру, когда впереди показался очередной высокий холм из обломков, обнаружился ещё один выживший.
— Сюда, ко мне! Я здесь, здесь! Вы что себе позволяете? Вы где шляетесь? Я на вас жаловаться буду, — кричал грязный толстый парень с высокого остатка бетонной стены, — быстро скажите мне ваше имя!
Лёшка пожал плечами, назвался и сказал Гарде:
— Он, судя по всему, напрочь рехнулся…
Та вполголоса, не раскрывая пасти, гавкнула — глухо и внушительно. Мужик спросил тоном ниже:
— Ты не спасатель? Но почему ходишь по развалинам, зачем?
— Хочу и хожу, — ответил попаданец, — а что, нельзя? Чего орёшь? Спускайся.
Лёшка взобрался к нему, цепляясь за арматурную сетку, которая выглядывала из раскрошенного бетона стены. После долгих уговоров мужик неуклюже сполз, повизгивая от ужаса. Потом глянул на свои расцарапанные ладони и разрыдался. Пожав плечами, Лёшка решил, что успокаивать взрослого человека — только время терять, а вот оглядеться надо. Снова взобравшись на остатки стены, он высмотрел впереди нечто похожее на парк или кусочек леса, прикинул направление. Мужик к тому времени успокоился, выглядел нормальным человеком.
— Слышь, абориген, — потирая урчавший от голода живот, спросил Лёшка, — у тебя съестное найдётся? Или поблизости? Солнце село ниже ели, скоро спать, а мы не ели! — И глянул на левое запястье, охваченное серебристым браслетом.
— Музейный экспонат, древние стрелочные часы! Да ещё в металлическом корпусе, — прошептал мужик, пятясь в страхе, — невероятная ценность. Ты вор? Не трогай меня, я никому не выдам! Пощади!
Собака оглушительно гавкнула, парень расхохотался:
— Ну, ты даёшь! Это мои часики, собственные… — однако быстро смолк, тронул мужика, стоящего перед ним на коленях, за плечо. — Эй, как тебя? Юра, встань, не дури. Тут такое дело, понимаешь… Короче, какой год сейчас? Дату назови. У тебя что, совсем крышу сорвало? Эй!