– Вы что, люди, с ума посходили? Слыханное ли дело – поднимать такой шум из-за дохлого пса?! Что за ненормальная семья!
И разошлись…
Илларион весь день ходил, словно убийца перед казнью. Под вечер он подозвал меня и сказал:
– Должны похоронить. Вон там, под чинарой!
Вдвоем мы выкопали яму и торжественно предали земле останки нашего погибшего друга. Потом я выпросил у бабушки кувшин вина, и мы справили на могиле Мурады поминки.
Первый тост произнес Илларион:
– Зурико, сынок мой, – начал он, – безутешное горе привело нас сегодня сюда, к этой могиле. Из наших рядов ушел наш любимый друг и товарищ Мурада. Он всегда был верен нам, как собака, и если на том свете существует собачий рай, то врата его открыты для Мурады. Светлая память о нем всегда будет жить в наших сердцах. За упокой души Мурады! Выпьем!
– Благодарю тебя, Илларион… Выпьем!
– Вторым стаканом я хочу выпить за здоровье близких и родственников покойного. Желаю тебе счастья, благополучия и чтобы это горе было последним в твоей семье!
– Спасибо, Илларион!
…Во двор воровато прокралась черная собака. Она несколько раз обошла могилку Мурады, потом уселась поодаль и жалобно завыла.
– Плакальщики пришли, – сказал Илларион.
– Это собака Симона-мельника, мать Мурады, – сказал я.
– Господи помилуй! Поди сюда, собака!
Собака приблизилась к Иллариону. Он бросил ей кусочек мяса. Собака отвернулась и легла на землю.
– Собака, а ведь тоже чувствует! – сказал я.
– За родителей Мурады! Будь здорова, собака! Это я, окаянный, взял грех на душу! – сказал Илларион и выпил. Выпил и я.
Во двор по очереди, одна за другой, вошли еще четыре собаки.
– Гляди, вот собака Асало… Эта – Датико… Вон та – Деспинэ… Эта – Маки… А где же головастый пес Матрены? Почему он не пришел? – спросил Илларион.
– Он был в ссоре с Мурадой. В прошлом году я стравил их, и Мурада больно его искусал, – ответил я.
– И он решил сейчас свести счеты? Плевал я на такую собаку! Нет у нее ни чести, ни совести! Тьфу!
– Хозяин! – послышалось у калитки.
– Кто там?
– Можно к вам?
– Пожалуйста!
Во двор вошел семилетний мальчуган – сын Махаре Гогичайшвили.
– В чем дело, сынок? – спросил Илларион.
– Телеграмма на ваше имя!
– Покажи!
Мальчик протянул телеграмму. Илларион не спеша достал из кармана очки, тщательно протер их платком, водрузил на нос и начал читать.
«Молния. Зурикеле-собачнику и Иллариону Носатому. Примите мое глубокое соболезнование по поводу трагической гибели дорогого Мурады. Вместе с вами горько оплакиваю эту утрату. Горе мое безгранично, не знаю, переживу ли. Скорблю, что не могу присутствовать лично. Не знаю, как утешить вас. Будь вы неладны оба, горе-охотники, олухи царя небесного! Когда еще раз соберетесь устроить охоту на собак, непременно захватите меня с собой. Целую обоих в лоб.
– Без подписи! – сказал Илларион. – От кого бы это, а? Поди сюда, сынок, – обратился он к мальчику. – Иди, иди, не бойся!
Мальчик подошел. Илларион так схватил его за ухо, что мальчишка завопил, как гудок чайной фабрики.
– Говори, кто дал телеграмму?
– Не скажу, убьет!
– Не скажешь? Тогда я убью тебя! Выбирай! – сказал Илларион, и гудок завыл с новой силой.
– Илико Чигогидзе дал три рубля, велел отнести телеграмму и молчать, не то язык вырвет.
– Илико, говоришь?
– Илико.
Илларион отпустил мальчика и кулаком ударил себя в грудь:
– Ну, погоди же, кривой черт! Ты у меня еще попляшешь!..
Мне искренне стало жаль Илико.
Наступила ночь, обыкновенная сельская ночь. И все вокруг было мирно и спокойно, словно в тот день никто в нашей семье не умирал…
Кровь за кровь
Нынешний учебный год я опять закончил с переэкзаменовкой по русскому языку. Два раза в неделю я ходил заниматься на дом к преподавательнице. Вознаграждение за труды выплачивалось натурой: полпуда лобио, четыре головки сыра и пуд вина с нового урожая. По сравнению с прошлым годом дань выглядела ничтожной – в прошлом году у меня были две переэкзаменовки.
Мой учебный день начинался так:
– Вставай, вставай, бездельник! Хватит тебе валяться! Опоздаешь! – доносился со двора голос бабушки. Я тотчас же вскакивал, несколько раз пробегал по комнате, громко стуча ботинками; с грохотом передвигал стулья, затем на цыпочках возвращался к кровати, забирался под простыню и продолжал прерванный сон. Окончательное пробуждение наступало в момент, когда вместе с ушатом холодной воды на мою грешную голову обрушивались громы и молнии, исторгаемые бабушкой: