Когда я и Анатолий впервые прошлись по селу, за нами увязалась целая орава ребят.
– Сосойя, он герой?
– А то нет?!
– Сколько он убил немцев?
– Миллион!
– А ты взаправду с ним по-русски разговариваешь или обманываешь нас?
– Обманываю!
– А стреляет он хорошо?
– Птичку сбивает на лету!
– В зяблика попадет?
– С двадцати шагов в глаз!
– А в кольцо?
– В самое отверстие!
– Ух! Вот молодец!
Когда Анатолий впервые увидел вывешенное на балконе Лукайи Поцхишвили черное полотно с бронзовыми буквами, он удивленно посмотрел на меня:
– Что это такое, Coco?
– Сын у него погиб на фронте…
– Ну?
– Ну, здесь написано, что они оплакивают безвременно погибшего сына Кукури…
Анатолий промолчал. Потом он стал останавливаться у каждого дома с такой же траурной лентой и хмуро разглядывать буквы, выведенные неумелой рукой, но с неимоверной любовью и старанием.
Мы вернулись домой поздно вечером.
– Где вы пропадали целый день? – спросила за ужином тетя.
– Осматривали село, – ответил я.
– И что же, понравилось? – обратилась тетя к Анатолию.
– Нет! – покачал он головой.
– Что ты ему показал, Сосойя?
– А ничего. Он ходил и рассматривал траурные надписи…
– Тяжело… – вздохнула тетя.
– Много! – сказал Анатолий. – Тринадцать!
– Много…
Рыбалка
После преображения, когда вода в Супсе становится холодной как лед, усач и сельдь залегают на спячку. Они разыскивают в реке пустотелый валун покрупнее, забираются туда и до самой мартовской оттепели лежат без движения, тесно прижавшись друг к другу. Об этой рыбьей повадке известно каждому сельскому мальчику и конечно же мне. Есть у меня на примете и соответствующее место на реке. Называется оно Напицара. Здесь с незапамятных времен лежит в воде огромный замшелый валун – «чертов камень». Летом мы с утра до вечера лежим на этом камне, загораем, прыгаем с него в глубокий, темный омут, который образует здесь Супса. Но сейчас не время для купаний. Сейчас мы ищем рыбу. Я лежу в ледяной воде у «чертова камня», дрожа всем телом, лязгая зубами. Одной рукой я прикрываю отверстие в камне, другую просовываю туда по самое плечо.
На берегу сидит Хатия, тут же Анатолий разводит костер, а Бежана сидит на корточках у самой воды и поучает меня.
– Есть рыба, Сосойя?
Я киваю головой.
– Сельдь или усач?
– Усач!
– Хватай за усы! Да пощекочи его! Усач что твой поросенок, любит, когда его щекочут!.. Смотри, Сосойя, простудишься! Посинел весь! Вылезай, согрейся маленько!
– Отстань, Бежана!
– Много рыбы?
– Много, много, отстань!
– Хватит всем? Ее ведь надо разделить на четыре части!..
Я киваю.
– А то, помнишь, третьего дня ты надул меня! Отдал каких-то жалких головастиков! Смотри у меня! – предупреждает Бежана.
Есть! Попался наконец! Я хватаю здоровенного усача, глажу его по животу. Рыба ложится на бок. Пальцами нащупываю жабры, вытаскиваю ее и крепко стискиваю зубами его голову. Усач извивается, больно бьет меня хвостом по лицу, но я терплю. Я тащу второго усача, потом обоих кидаю на берег и вновь погружаюсь в воду по грудь. Рыбы много! Я с трудом выволакиваю из камня третьего, четвертого, пятого усача. Некоторым удается бежать – они быстро зарываются носом в песок и исчезают. Но ничего, на нас хватит!
Я выхожу на берег.
Хатия выбрала из кучи самого крупного усача, поднесла его к уху и прислушалась. Рыба бьется у нее в руке, разевает рот, задыхается.
– Что она говорит, Хатия? – спросил Бежана и принялся зубами сдирать кожуру с ивового прута – нанизывать на него свою долю рыбы.
– Отпусти, говорит, меня! – ответила Хатия.
– Если б ты видела, как она жалко разевает рот, не стала бы мучить ее!
Хатия встала, подошла к реке, и не успел я схватить ее за руку, как усач оказался в воде.
– Ты что, обалдела? – набросился я на Хатию, но было уже поздно. Усача и след простыл, а Хатия стояла и улыбалась. – Чего ты зубы скалишь, дура?! Поди попробуй, каково лежать битый час в ледяной воде!
– Иди к огню! – позвал меня Анатолий.
Я присел у костра. Подошла Хатия, села рядом со мной и нежно погладила рукой по спине.
– Холодно? – спросила она.
– А то нет? – ответил я грубо и придвинулся к огню.
Спустя минуту я взглянул на Хатию, и сердце мое больно сжалось: она сидела опустив голову, с обиженно надутыми губами, из глаз ее капали слезы.
– Погладь еще, Хатия, у тебя теплая рука! – попросил я.
Хатия тотчас же повернулась ко мне, положила руки мне на спину и медленно провела ими сверху вниз. Я сидел затаив дыхание и чувствовал, как по всему моему телу разливается приятное тепло.