И в этом «центре фильтрации» продолжались избиения и пыжи. Кормили раз в день — кусок лепешки, гнилой помидор или огурец. Воду давали раз-два в день, в зависимости от настроения палачей. Выстраивали в шеренгу и по одному подводили к резиновому шлангу. Глоток—и следует удар тюремщика... Следующий.
Через несколько дней нас выстроили и вывели к нам какого-то парня, который обратился к нам с речью. Он назвал себя сержантом-палестинцем, «раскаявшимся» и признавшимся, что он — член ООП. Теперь, говорил он, с ним прекрасно обращаются, хорошо кормят. Он призывал нас тоже «раскаяться» и «признаться». В противном случае, угрожал он, вас будут пытать так, что вам все равно придется «раскаяться».
Нам дали несколько часов «на размышление». Кое-кто не выдержал и сдался. Таких быстро увели, их было очень немного. Затем стали уводить других, «нераскаявшихся», небольшими группами. Мы их больше не видели, но слышали их страшные стоны и крики. На десятый день меня поволокли в небольшое помещение, перегороженное стеной из ящиков для фруктов. Оттуда, из-за ящиков, меня стали внимательно разглядывать два типа в масках. Они боялись, что даже в масках их могут узнать те, кого они предавали (уже потом я узнал, что несколько таких типов были действительно опознаны и убиты патриотами). Два израильских солдата, которые меня приволокли, поворачивали мою голову направо, налево, то опускали, то поднимали, чтобы предатели могли лучше рассмотреть. Наконец, я услышал за ящиками шепот: «Это врач из госпиталя Красного Полумесяца, он из Ирака».
Меня уволокли — ходить сам я почти уже не мог. Приволокли в другое помещение, где находились узники, руки которых были скручены уже не за спиной, а впереди. Это считалось у палачей «менее строгим режимом». Через несколько часов меня отвели к начальнику лагеря. Тот желтым фломастером начертил у меня на спине большой крест. Затем поставил мне на руку, пониже кисти, печать и выдал записку — «документ», своего рода «аусвайс», какие давали в свое время гитлеровские нацисты жителям оккупированных территорий... Солдаты выволокли меня и выбросили за ворота лагеря.
Доктор Саламе достает из бумажника сложенный вдвое листок. На листке — его фотография, печать, текст на иврите...
— На следующий день мне было приказано явиться к израильскому «следователю». Но мне удалось скрыться из Сайды и добраться до районов, где не было оккупантов.
— Покажите руку,— говорит один из врачей-палестинцев.
Доктор Саламе приподнимает правую руку — пальцы ее парализованы, так сильно была она стянута веревками палачей.
Уже потом его товарищи рассказывали о страшных следах побоев на его теле, о том, что палачи бросили его полуобнаженным под раскаленные лучи солнца, и весь торс его был обожжен, кожа висела клочьями, он чуть не умер от ожогов.
— Доктор Саламе спасся чудом, а сколько наших коллег, попавших в руки сионистских палачей, убито, зверски замучено, увезено в Израиль и брошено в лагеря смерти! — гневно-горестно говорил мне один из палестинских врачей. И называл имена этих коллег—многие, многие имена! Имена жертв террориста Бегина и его сподручных, так любящих разглагольствовать о том, что они «защищают» на Ближнем Востоке «цивилизацию»!
Ливан, долина Бекаа, Нский госпиталь.
Игрушки смерти
22.7.82
Эту восьмилетнюю палестинскую девочку зовут Роза. Она лежит, закованная в гипс, в палате госпиталя «Яффа» в Дамаске, куда ее доставили из ливанской долины Бекаа. Госпиталь принадлежит ассоциации палестинского Красного Полумесяца и является в эти дни головным медицинским учреждением Палестинского движения сопротивления в Сирии. Сюда, в «Яффу», день и ночь доставляются тяжелораненые — бойцы и гражданские лица, палестинцы и ливанцы, мужчины, женщины, дети.