— Заявления мало, — сказал он. — Нужны рекомендации с шахты, от комсомольской организации, медицинское заключение, свидетельство об образовании и метрика. Когда все документы соберете, приходите с ними на мандатную комиссию. Комиссия решит — принять вас или нет.
Поблагодарив летчика, окрыленная тем, что начало сделано, я выскочила на улицу и, не чувствуя под собой ног, помчалась в сторону Красных ворот, на шахту.
В комитете комсомола мое поступление в аэроклуб одобрили, а вот в бригаде…
— И куда тебя несет нелегкая, — мрачно прокомментировал Вася Григорьев. Лучше бы тебе, Егорова, в институт пойти учится, а летать пусть — пусть парни летают.
— Да куда ей, дохлой такой, лезть в летчики! От удара током еще не оправилась, — высказалась Тося Островская.
Эх, Тося, Тося, а еще задушевная подружка… Спали, можно сказать, вместе — в общежитии рядом койки стояли, работали в одной бригаде, на рабфаке учились вместе. Даже платья и кофточки у нас были «взаимозаменяемые», вернее, одна вещь на двоих: сегодня она в юбке с кофтой, а я в платье, завтра — наоборот. Тося мечтала стать врачом, а я еще не решила, кем быть, и на этой почве у нас случались споры. Забегая вперед, скажу — Антонина Сергеевна Островская выучилась-таки на врача и всю войну была на фронте хирургом. А тогда она очень хотела, чтобы и я шла с ней вместе в медицинский институт.
Все сомнения, несогласия со мной остановил наш бригадир.
— Она жилистая, выдюжит. Пусть поступает! — заключил он и дал мне рекомендацию.
Теперь предстояло пройти медицинскую комиссию, да не одну, а две. Сомнений было много. Пугали какими-то лабиринтами, ямами, якобы придуманными врачами для тех, кто хотел летать. Но, к моему удовольствию, никаких лабиринтов и ям на комиссии не было. В обыкновенных кабинетах сидели обыкновенные врачи, которые прослушали, простукали нас, повертели на специальном кресле, испытывая вестибулярный аппарат, и, если не находили никаких отклонений, писали: «Годен».
Правда, на вторую комиссию из двадцати человек пришли только двенадцать. Для меня все обошлось благополучно. Все врачи написали одно, самое чудесное из всего русского языка слово — «здорова».
Оставалась еще мандатная комиссия.
Люди, кто в военной (летной) форме, кто в сугубо штатских пиджаках, убеленные сединами и совсем молодые вот уже который час сидели за большим дубовым столом и решали, кто достоин чести подняться в небо. Справки, характеристики, рекомендации…
Груда их на столе. Читай, разбирайся, мандатная комиссия. Но что документы — сухота одна. Нужно посмотреть на кандидата, подумать, определить, на что он годен, задать вопросы, не предусмотренные справками.
И вот, отработав в шахте ночную смену, я помылась в душе, переоделась, позавтракала в шахтной столовой и направилась на мандатную комиссию. Располагалась она в бывшей церкви в Яковлевском переулке, что у Курского вокзала. Теперь здесь были классы и кабинеты аэроклуба.
Меня долго не вызывали, и я — после ночной-то смены — заснула, сидя в углу на деревянном диване. Но стоило услышать свою фамилию — вскочила и, не оправившись ото сна, влетела в кабинет. Надо было предстать перед высокой комиссией по-военному, доложить по всем правилам, а я только и сказала:
— Это я, Аня Егорова, с двадцать первой шахты…
Все сидящие за большим столом дружно засмеялись.
Вопросов же ко мне было бесконечно много: спрашивали о родителях, о братьях, о сестрах, и о работе, и о географии.
— Определите долготу и широту города Москвы, — помню, предложил кто-то из дотошной комиссии.
Я подошла к карте, висевшей на стене, долго водила пальцем вверх по меридиану и вправо по параллели, наконец объявила. Все снова засмеялись. Но почему? Оказывается, перепутала долготу с широтой.
— Она же смущается, — вмешался представитель комсомола. Ударница она.
— Ну, если ударница… — шутливо протянул летчик, тогда скажи, девушка, в какую группу ты, собственно, желаешь поступить?
Я поняла, что «мычать» больше просто невозможно, нужно взять себя в руки и заговорить нормально, толково, иначе все рухнет, выгонят и только. Второй раз не позовут. Я вздохнула поглубже и сказала:
— Пилотом хочу быть!
— Э-э, какая шустрая, оказывается, а комсомол уверял, что она смущается. Сразу не куда-нибудь, в летную требует…
Кто-то из-за стола буркнул:
— Рановато, по возрасту не подходит, годок подождать надо.
Что за притча: из-за возраста меня в золотошвейки не принимали, из-за возраста из шахты на-гора выпроваживали и вот опять, когда я, сделав подлог, прибавила себе два года, опять по возрасту не подхожу?