— Нюрочка, девочка, что с тобой? Да лучше бы я сама сходила за керосином! — И стала медленно, боясь сделать мне больно, разматывать с моей головы марлю. Сняла и обомлела.
— Нет, я тебя пороть не буду, дрянная девчонка! Пусть брат тебя проучит. Садись и решай десять задач и двадцать примеров из задачника, который я тебе купила! — Катя взяла Юрку, бидон, из которого уже успели вытечь те два фунта керосина, и ушла.
Я подтерла керосиновую лужу и села решать задачки. А тут зашла соседка по квартире — спросить, почему так сильно пахнет керосином, увидела меня во всем великолепии цирюльного искусства и ахнула:
— Где же твои косы, Нюрочка?
— В парикмахерской остались, тетя…
Соседка взяла ножницы, подстригла мою завитушку на лбу, расчесала получилась челочка.
— Вот так лучше, — сказала она и ушла, а я опять села за задачки.
Вечером, перед приходом брата, Катя выпроводила меня к Томке:
— Иди, посиди у Фроловых, а я Васю подготовлю.
И подготовила. Когда я заявилась домой, брат сердито посмотрел на меня, ухватил за ухо и начал трепать да приговаривать:
— Ах, ты негодница! Самовольница! Надо бы тебя бритвой побрить!.
От наказания меня спас Юрка. Увидев такое надругательство над своей любимицей, услышав мой неистовый рев, он громко заплакал, скатился с дивана, поднялся на еще неокрепшие ножки и сделал первые шаги в его жизни — в мою сторону, защищать!
Мир в доме был восстановлен. За ужином Катя даже сказала:
— Вася, посмотри-ка на нее — а ей идет челочка…
Зимой в нашем дворе залили каток. Привязав веревками самодельные деревянные коньки к валенкам, мы даже выписывали на льду какие-то фигуры. Побывала я в цирке — выступал сам дедушка Дуров. Сводил меня брат и в Большой театр. Помню, шла опера Бородина «Князь Игорь». Я не понимала тогда ни музыки, ни пения, но половецкие пляски и арию князя Игоря запомнила на всю жизнь.
Забегая вперед, скажу, что однажды мне придется слушать эту арию в плену у гитлеровцев. Пленный итальянец Антонио будет ее петь для синьорины Анны, пока немцы не расстреляют его. Годы спустя, когда у меня родится второй сын, я назову его в честь русского князя — Игорем…
Так, со всякими разностями, открытиями, восторгами отроческого возраста, прошла моя первая московская зима.
Нарекли Егором
На лето нас с Юркой отвезли в деревню.
Мама, узнав, что внук не крещеный, решила исправить этот непростительный грех, и в тайне от сына и невестки окрестила Юрку в церкви и нарекла Егором. Когда брат с женой приехали в отпуск, то из каких-то источников узнали о крещении их сына. Вася рассердился на маму и стал ей выговаривать, что вот уже двенадцать лет Советской власти, а она все тянет назад. Невестка же, мать Юрки, перевела все в шутку, долго смеялась, и все еще и еще раз просила рассказать, как крестили ее сына, и как он не хотел вылезать из купели, бил руками по воде, брызгался и весело смеялся.
Когда отпуск у брата окончился, в Москву они уехали без меня. Мама воспротивилась моему отъезду:
— Нечего там в Москве баклуши бить. Пусть здесь ходит в пятый класс, хотя и далековато — пять километров туда, да пять обратно, по бездорожью… Но ничего, выдюжит. Сказывали, что Ломоносов с Севера из Архангельска за грамотой в Москву пешком пришел.
— Так то Ломоносов — отозвался брат. — Мы ведь тоже ходили и теперь еще ходят в начальную школу с первого по четвертый класс за четыре километра от нашей деревни да в любую погоду.
— А старики рассказывали, что раньше-то в нашем Володове была своя школа и свой учитель, который учил крестьянских ребятишек грамоте еще до отмены царем крепостного права, — разговорилась мама.
— Каким еще царем? — спросила я.
— Да Александром Вторым. Разве ты не видела у нас в амбаре на полке лежит чугунная плита с изображением царя Александра освободителя?
— Вот новости!
— Да какие новости. Мой дядя, отец Гавриил, рассказывал, что в нашей деревне в 1859 году был учитель, портной и пастух остальные занимались сельским хозяйством. В школе училось одиннадцать мальчиков и восемь девочек, а всего в деревне было двадцать дворов. Нынче, Слава Богу, наконец-то открыли семилетку в деревне Ново, вот и пойдешь туда учиться.