— Я не сумею работать в бухгалтерии, — повторяла я.
— Сумеешь! Сумеешь! — И оформил счетоводом.
Когда пришла к главному бухгалтеру, он спросил меня, каким я счетоводом работала?
— Как каким? — удивилась я.
— Ну, по учету или по расчету?
— По учету, — бойко ответила я, памятуя наказ кадровика.
— Вот и хорошо. Пойдете в транспортный отдел к старшему бухгалтеру.
В бухгалтерии транспортного отдела мне тут же предложили приняться за работу и указали стол, за которым я буду сидеть.
— Подсчитайте, пожалуйста, перечни, — бухгалтер протянул мне пачку исписанных цифрами листов. Но как считать, на чем?
Передо мной лежали счеты, стояла какая-то машинка. Кругом все бойко щелкают костяшками, а я ведь совсем не умела считать. И все же к обеду я все листы подсчитала, правда, не на счетах, а на бумажке, чтобы никто не видел, как я считаю в выдвинутом ящике стола.
В обеденный перерыв все пошли в столовую. Звали и меня, но я отказалась и решила поговорить с М.М.Борек — бухгалтером по учету, сидящей со мной рядом. Как только все ушли, а Мария Михайловна обедала часом раньше, чтобы отдел не пустовал, я обратилась к ней.
— Мария Михайловна, пожалуйста, объясните мне, как считать на счетах, и что это за машинка стоит передо мной?
Мария Михайловна удивленно взглянула на меня через пенсне.
— Это арифмометр. Но как вы будете работать, не имея специальной подготовки?
Я молчала, да и что могла сказать!
— Вот что, будем заниматься в обеденный перерыв и после работы час, а сейчас я вам объясню на счетах сложение и вычитание…
С тех пор прошло очень много лет, но до сих пор я с благодарностью вспоминаю Марию Михайловну Борек — потомственную ленинградку. Она научила меня бухгалтерскому учету, всячески поддерживала, оберегала. Она вовлекла меня и в общественную работу.
Но как только я узнала о дополнительном наборе в училище, тут же отнесла заявление в приемную комиссию. На предварительной беседе в приеме мне было отказано.
— В прошлый набор ты скрыла, что твой брат враг народа, а теперь опять хочешь пролезть в училище? Нас не проведешь — мы бдительные…
Спаси, господи, от напраслины!
И опять я ехала в поезде Ульяновск-Москва. В общем вагоне было очень людно, накурено. Плакали дети. На самой верхней полке вздыхала я о своем любимом брате и порушенной мечте.
— Умаялась сердешная, целый день вздыхает, в рот росинки маковой не взяла и не встает, — говорил пожилой, приглушенный голос с нижней полки.
— Может, хворь какая одолела? — высказывал свое мнение мужчина с лысиной по всей голове.
— Известно, какая — любовная, — противно хихикнул чей-то визгливый голосок. «Много ты понимаешь, — подумалось мне и я отвернулась к стене, а голову накрыла пальто. — Какой же это враг народа мой брат? Да ведь брат — сам народ…».
Нас у родителей было шестнадцать человек детей — восемь умерло, восемь осталось в живых. Нужда заставляла отца приниматься за отхожий промысел. Он работал то возчиком — возил рыбу из Осташкова, с Селигера, то ездил в Торжок за огурцами. А были годы, когда и в Петрограде работал на красильной фабрике. Мерз отец в окопах империалистической войны, с винтовкой защищал Советскую власть в гражданскую. Вернулся он после всех этих баталий больной и в 1925 году умер — сорока девяти лет от роду.
Васе, самому старшему из братьев, очень хотелось учиться. Но, окончив четыре класса Сидоровской школы, по решению семейного совета, пошел в «мальчики» к портному.
Отец тогда сказал так:
— Давай, мать, продадим овцу, и я отвезу Ваську в Питер. Попрошу там Егора Антоновича замолвить словечко у хозяина. Глядишь, мастеровым будет. А тут что?.. Учиться негде, да и возможности у нас нет никакой обувать, одевать, кормить. — И дальше он обратился к сыну: — Может быть, ты, сынок, не хочешь учиться на портного, тогда давай иди в сапожники к дяде Мише. Дядька родной, материн брат, худому не научит. Выбирай.
И Вася выбрал — портного.
До самой Октябрьской революции учился мой брат. В революцию шестнадцатилетний паренек раздобыл винтовку и пошел с ней против кадетов вместе с отрядом красногвардейцев. Был Вася ранен и кое-как добрался до тетки Аграфены, дальней родственницы отца. Тетка перепугалась, немедля послала в деревню письмо, написав, что выживет Вася или нет — одному Богу известно.
Мама, получив такую весть, бросила все и помчалась спасать сына. Она выходила его, привезла домой — длинного, худого, наголо постриженного.