— Я знаю, что ты не спишь.
Черт.
Я аккуратно приоткрываю один глаз и тут же напарываюсь на хмурую физиономию бывшего мужа. Дальше ломать комедию нет смысла, поэтому открываю и второй глаз:
— Сколько я спала?
— Дня три с редкими пробуждениями.
Не помню ни одного. В голове темный провал.
— Я приходила в себя?
Его губы растягиваются в циничной усмешке.
— Еще как.
От его интонации по спине гонит волна дурных мурашек, а дурные предчувствия больно кусают измученное сердце.
— И…что?
Кирсанов хмыкает:
— В бреду ты гораздо болтливее, чем обычно.
— Не понимаю…
Прижав ладонь к ребрам, пытаюсь успокоиться, но паника набирает обороты. Что я наговорила ему? Неужели призналась в том, что беременна? Я ведь не могла этого сделать! Хоть в бреду, хоть в дурмане. Не могла!
Кирсанов тем временем вытаскивает пачку из заднего кармана. Этот факт все еще несказанно удивляет меня, поэтому не могу удержаться:
— Ты куришь? Это же вредно.
Лучше бы молчала…
— Кто-то озаботился моим здоровьем? — холодно улыбается бывший муж, — я тронут.
Ни черта он не тронут. Он в ярости, но эта ярость сидит так глубоко, что ее не увидеть. Разве, что в глазах, которые темнее, чем обычно.
***
Я отпускаю взгляд, а Кирсанов, так и не дождавшись ответа, усмехается:
— Молчишь?
Все, что я могу сказать в свое оправдание, это лишь то, что не собиралась его травить, хоть со стороны выглядит иначе. Банальные энергетики в лошадиных дозах. Чтобы голова шальная была, чтобы кидало из стороны в сторону, чтобы не высыпался. Я просто делала так, чтобы он не мог трезво думать и анализировать то, что лежало на самой поверхности. Да, полезного мало, но я никогда не желала причинить непоправимый вред.
Так себе оправдание, да? Поэтому молчу.
Макс хмыкает и выходит на балкон, оставляя дверь открытой. В комнату тут же врывается прохладный воздух, и я тяну одеяло еще выше, так что снаружи остаются только нос и глаза. Надо бы отвернуться, но я не могу, и вместо этого продолжаю жадно пожирать взглядом фигуру бывшего мужа.
Он опирается на бортик и смотрит куда-то вдаль, удерживая сигарету одними губами. Тонкая струйка дыма вьется над тлеющим кончиком, раздражает, заставляя мужчину недовольно щуриться. А возможно, это недовольство никак не связано с никотином, а предназначается только мне.
Что ж, заслужила.
Покончив с одной, Кирсанов не торопится возвращаться обратно. Вместо это вытягивает из пачки вторую и продолжает стоять, рассеянно потирая пальцами висок. Не знаю, какие мысли бродят у него в голове в этот момент, но я думаю о том, что он наверняка замерз. Раньше я бы подкралась на цыпочках, обняла его крепко-крепко и согрела, а теперь сама стыну, глядя на то, как он ведет озябшими плечами.
Странно, но в моем личном аду нет ни кипящих котлов, ни зловещего пламени, ни воплей страдающих грешников. Тут только холод, коварно сковывающий душу, и тишина. Одиночество, настолько безнадежное и острое, что больно пошевелиться. Любое движение – и очередной ледяной шип вонзается в дурацкое сердце.
Вот кто настоящий предатель! Вместо того, чтобы хранить ярость, ненависть и хладнокровие, оно бездарно влюбилось во врага, погубившего Аленку. Если бы не оно, я бы сейчас не страдала, не терзалась сожалениями, не повторяла про себя как мантру «у меня не было выбора, я должна была, так правильно».
Если бы…
К сожалению, история не терпит сослагательного наклонения даже в мелочах.
Когда Макс возвращается в комнату, я деревенею, потому что он направляется прямиком к креслу. Небрежно скидывает плед на подлокотник, отпихивает книгу и втаскивает своей мобильник.
Пока смотрю, как он водит пальцем по экрану, по спине струится ледяной пот. А вдруг я наследила? Вдруг удалила не все, и сейчас он поймет, что я связывалась с Санькой.
Страшно до ужаса. Я молюсь: не заметь, не заметь, не заметь, и только когда Кирсанов убирает телефон в задний карман джинсов, выдыхаю.
Не заметил. Но моя малодушная надежда, что он сейчас уйдет, с треском разбивается о хладнокровный приказ:
— Подъем.
Не смею спорить. Спускаю ноги с кровати, поджимая пальцы в ожидании холодного пола, но вместо этого нащупываю тапки. Раньше их не было.
Я не задаю вопросов, просто запихиваю в них свои ноги и поднимаюсь. Тело немощное, как у котенка, но мучительной ломоты и жара нет. Болезнь миновала, оставив после себя лишь неудобную слабость.
Если честно, то больше неудобства доставляет то, что я не знаю, где мое белье, и мысли о том, кто меня переодевал в широкую футболку. Я пытаюсь натянуть подол пониже, а Кирсанов стоит, и с высоты своегороста равнодушно наблюдает за моими тщетными попытками. А потом и вовсе добивает наглым вопросом:
— Там появилось что-то, чего я видел?
Против воли щеки наливаются нестерпимо жгучим румянцем. Я была с ним в браке больше двух лет, а сейчас готова сквозь землю провалиться от стыда. Особенно, когда Макс ведет оценивающим взглядом по моим ногам. Они тут же покрываются мурашками, которые устремляются вверх по бедрам, проносятся вдоль спины и теряются где-то в волосах на затылке. Я чувствую себя товаром на полке, и придирчивый покупатель решает брать или нет.
Максим правильно считывает мое состояние:
— Не льсти себе. Ненормальные девки, раздвигающие ноги ради «великого дела» меня не интересуют. Мне есть с кем проводить время.
Его слова, как пощечина. Хлесткие, кусачие и попадают точно в цель. Они ранят своей циничностью, а еще больше внезапным осознанием того, что у него действительно может быть кто-то. Какая-то девушка, у которой в голове нет гребаной толпы тараканов с транспарантами в мерзких лапках. Он запросто мог найти утешения в объятиях кого-то другого! Да уже нашел! Ему же только пальцами щелкнуть и набегут желающие утешить!
— Где душевая знаешь. Вперед!
Я стою на месте, как прикованная. Ноги отказываются слушать, под кожей печет, в висках гремит.
— Ждешь, что я тебя поведу? Зря. Достаточно того, что я таскался с тобой, пока ты была в невменяемом состоянии.
С трудом делаю первый шаг, второй третий. И меня снова ведет. От слабости, от страха, от того, что больше не нужна.
Я думала, что буду готова к таким событиям, оказалось, что нет.
Кирсанов ловит меня, снова не позволив упасть. До меня четко доносится глухое рычание через зубы.
— Не беси.
— Прости, — я отстраняюсь. Упираясь ладонью в крепкую грудь, увеличиваю расстояние, между нами, — я дойду сама.
— У тебя пятнадцать минут. Время пошло.
***
Когда руки-ноги настолько слабые, что едва слушаются приказов, пятнадцать минут – это мало, а если при этом сердце в ошметки и безумно хочется рыдать и биться головой об стену, то установленный срок и вовсе превращается в катастрофу.
Я как деревянная. Внутри, снаружи, вообще везде. Включаю воду, делаю горячее, но не чувствую жара, потом убавляю – не чувствую холода.
Не могу ни о чем думать. Ничего не могу.
Кое-как вожу по себе мыльной мочалкой, смываю пену со спутанных волос, и все пытаюсь найти хоть какой-то островок спокойствия и надежности внутри себя. Хоть что-то, что поможет остаться на плаву и не потонуть.
Единственная моя опора – малыш под сердцем.
Я кладу руку чуть ниже пупка и тихонько поглаживаю. Со всеми этими нервами я так похудела, что даже намека на живот нет, разве что немного плотнее стал. Неуловимые изменения, заметные только мне одной и то, если буду приглядываться.
Время еще есть. Мне надо просто придти в себя, набраться немного сил и вырваться из этой клетки. Без Макса плохо, но рядом с ним в миллион раз хуже, потому что между нами всегда будет зиять пропасть прошлых ошибок. Он не доверяет мне, а я не доверяю ему. Знаю, что если бывший муж узнает про ребенка, то все усложнится в миллион раз, и не могу дать ему такое оружие против себя. Не имею права.