На ее щеках пробивается румянец.
— А может, ради дела ее не жалко было? Подумаешь, шею бы сломала… Плевать. Чего всяких психопаток жалеть? Одной больше, одной меньше.
— Она сказала, что пройдет, — вяло огрызается бывшая жена.
— И ты такая: да-да, вали, Санек! Я не удивлен, ты легко людей в расход пускаешь.
Теперь румянец стал пятнистым, а дыхание еще более прерывистым.
— Зачем ты привез меня сюда? — повторяет прежний вопрос, — чего добиваешься?
— А как ты думаешь?
— Никак, Максим, — сдавленно произносит она, — я никак не думаю.
Она снова пытается закрыться, провалившись в пучину безразличия, но я не даю ей этого сделать.
— У тебя есть шанс избавиться от меня. Завершить начатое и дело с концом, — не отводя от нее взгляда, делаю шаг назад. До обрыва чуть больше метра и по спине несутся мурашки. Я не боюсь высоты, но, когда она вот такая – открытая и готовая в любой момент поглотить, врубается инстинкт самосохранения и становится не по себе.
Таисия непонимающе хмурится. И когда до нее доходит, о чем речь, румянец уступает место бледности:
— Дурацкая шутка, Кирсанов.
— Никаких шуток. Это идеальное место. Ты сама прекрасно знаешь, что никто нас не услышит, никто не появится. Тело могут искать годами. Ты можешь толкнуть меня и уйти. Снова, — еще небольшой шаг назад.
Она сдавленно втягивает воздух.
— Ключи в зажигании. В бардачке документы. Деньги… — лезу во внутренний карман и достаю оттуда портмоне, — наличности не много, но есть карты. Пин-код ты знаешь, я ничего не менял.
Бросаю к ее ногам.
Правильно говорят, первый раз – трагедия, второй раз – фарс. То, что происходит сейчас – гротескное, карикатурное подобие прошлой ситуации.
— Ты можешь сбежать. Ребенок останется с тобой, и никто никогда не узнает, что здесь произошло.
— Что ты несешь? — Таисия начинает задыхаться, — отойди от края.
— Зачем? — заложив руки в карманы, небрежно пожимаю плечами. — представляешь, сколько проблем можно решить одним махом. Редкостная удача. Не об этом ли ты мечтала?
***
Да, я – редкостный козел, раз вывожу ее на такие эмоции. Тяжелые, больные и мучительные, специально терзаю, в надежде, что плотину прорвет. Надо вскрыть этот гребаный нарыв и прочистить рану.
— Я никогда не хотела причинять тебе вред!
— Да ты что? — нагло вскидываю брови, — а как же твоя мега продуманная месть? Как же желание любой ценой поквитаться за несчастную девочку Алену, которой я попользовался? Обесчестил бедолажку, оплодотворил против воли, а потом спустил в утиль. Ну тварь же, а не мужик. Таких не то, что наказывать, таких топить надо.
Слова про Алену словно пощечины. Я вижу, как Таська дергается, будто ей и правда прилетает болезненная оплеуха. Хотя так и есть. Все, что произошло – это оплеуха от судьбы. Она порой та еще сучка, так нагнет, что мало не покажется. Наизнанку вывернет и все с ног на голову поставит. Ее уроки капец какие болезненные, но зато самые доходчивые!
— Максим…
— Слушай, может тебе книгу написать? О том, как устроить неугодному мужу глобальный звездец. И обязательно добавить туда главу о том, в каких пропорциях подмешивать энергетики, чтобы бомбило сутками напролет и в голове все мысли в фарш. И про волшебные чаи, от которых в штанах дымится. Я думаю, это будет мировой бестселлер.
Он смотрит на меня огромными глазами, дрожит подбородком, и не может ничего сказать. А я продолжаю добивать, доламывать остатки той стены отчуждения, которую она возвела вокруг себя.
— Ну что же ты? Давай, толкай. Ты же этого хотела. Все то время, что жила бок о бок со мной только думала, как уничтожить, раздавить. Вперед! Мечты сбываются.
— Прекрати…не надо.
— Не надо что?
У нее на глазах выступают первые слезы.
— Страдать-то оно, конечно, приятнее, да? Так аристократично, возвышенно, прямо куда деваться.
— Нет в этом ничего возвышенного.
— Ой, да ладно. Ты на себя со стороны посмотри. Мученица, мать твою за ногу. Воевала за идею, воевала, грудью и остальными местами на амбразуру бросалась, а идея говном оказалась… Какая досада. Может, мне тебя пожалеть?
— Я не достойна… — сдавлено мотает головой.
— Ой заткнись, а? — рявкаю в сердцах, — вот не надо всей этой херни про достойна-недостойна. Просто скажи: я налажала! Нахеровертила так, что у самой волосы дыбом. Ну или толкай и закончим.
Еще один шаг… И она все-таки срывается.
Кидается ко мне на шею и во весь голос рыдает:
— Прости меня, пожалуйста. Прости. Слышишь? Прости. — Она захлебывается слезами, цепляется за меня так, словно я вот-вот исчезну. — Прости меня. Прости. Прости.
Ревет навзрыд, так горько, что у меня кишки скручивает. Стою как истукан, морщусь, в тщетной попытке справиться с цунами захлестывающем с головой, еле дышу.
В этих слезах нет фальши, нет наигранности и попыток перегнуть ситуацию в свою сторону. Есть только дикая тоска и страх.
Мне все-таки удалось сломать тот саркофаг, в котором она собралась себя хоронить, и вытащить на поверхность настоящую Таську. Открытую, беззащитную, глубоко несчастную. Она здесь, рядом, больше не прячется.
— Я была так неправа. Так чудовищно ошибалась, я… — Хватает воздух ртом, задыхается. — это я…я во всем виновата!
Поперек горла колючий ком, так что ни сглотнуть, ни продохнуть, глаза печет. Даже ноги и те слабеют. Меня ведет.
Остатком мозга вспоминаю, что за спиной пропасть, и что в мои планы не входит финал истории, в котором «Жили они долго и счастливо, и умерли в один день. Сразу». Поэтому кое-как оттесняю ее внутрь помещения, увожу от опасного обрыва.
Таисия даже не замечает этого.
— Прости… Пожалуйста, — она сипит и трясется как осиновый лист на ветру, — я не могу без тебя. Не хочу. Слышишь? Не хочу… Если бы ты упал…я следом…
У меня у самого тормоза напрочь срывает. Ядерным взрывом раскурочивает то, что за ребрами до кровавых ошметков.
Я сгребаю ее в охапку, прижимаю к себе, зарывшись ладонью в волосы на затылке.
— Дура! Какая же ты дура!
Водопад из слез моментально насквозь промачивает водолазку у меня груди. Бывшая жена просто заходится в рыданиях, до икоты, до сипов, повторяя как заведенная: прости, прости, прости.
— Все, Тась. Все! Выдыхай, — я сам сиплю и легкие рвет от нехватки кислорода, — Все! Я больше тебе не враг. Все…
Я держу ее, укачиваю, как маленькую девочку, глажу по волосам, нашептывая какие-то глупости, и она вроде затихает, но стоит только пошевелиться, как снова испуганно прижимается.
Я немного отодвигаю ее от себя и, глядя в зареванные глаза, твердо произношу:
— Я не уйду.
Не верит. Стискивает меня еще сильнее снова начиная дрожать:
— Уйдешь… любой бы ушел.
— Пфф, я не любой. Я больной, — шучу с надломом, — лютый извращенец.
Такой себе юмор. Знаю. Но на другой нет сил
— Зачем я тебе такая? — снова икает, — Я же все порчу! Все, к чему прикоснусь.
Это было самое легкое признание в моей жизни.
Она затихает в моих руках. Кажется, даже сердце перестает биться, а потом звучит едва различимый шепот:
— Я всегда тебя любила. С первой секунды, как увидела.
И я ей верю. Знаю, что любит, зараза глазастая. Чуть не рехнулся с ней, но без нее так хреново было, хоть волком вой. А теперь…теперь все будет по-другому. Мы справимся.
И да, я ее простил.
Глава 15
Ночью мне снился сон. Очень странный и безумно волнительный.
В нем Кирсанов увез меня в заброшенное здание у черта на куличиках, подвел к самому краю пропасти и говорил. Много неприятного, больного, жесткого, а местами и жестокого, и каждое слово острым шипом впивалось под ребра. Я сначала пыталась отгородиться, не слушать, не смотреть, не понимать. Зачем? Проще утонуть. Я и так по шею в черном болоте, осталось только закрыть глаза и опуститься, позволив зловонной жиже сомкнуться над головой.
Только не смогла.
Он не отпустил.
Вывернул наизнанку, сломав те баррикады, за которыми я пыталась прятаться. Вскрыл нарыв.