Во сне я рыдала, а он меня утешал. Гладил по спине, говорил, что любит, что прощает. Что все позади.
Во сне, несмотря на слезы, я чувствовала себя счастливой и мечтала только об одном – чтобы он никогда не заканчивался. Я готова была остаться там навсегда.
Но увы, он прошел, как и все остальные.
Я просыпаюсь словно от толчка, чувствуя, как уже привычная горечь моментально расползается по внутренностям.
Хочу обратно! Пожалуйста!
Жмурюсь изо всех сил, в надежде снова заснуть, но все без толку – реальность набирает обороты и не собирается отпускать меня из своей тюрьмы. И плевать она хотела на мою боль, и мои метания.
Я прячусь с головой под одеяло, но и там легче не становится. Убежище, кажущееся в детстве защитой от всех опасностей, не может спасти от того, что кипит внутри.
Мне тошно, но надо встать и поесть. Я обещала Максиму, что не буду делать ничего, что могло бы навредить его ребенку.
Пытаюсь отучиться называть этого ребенка «нашим» или «моим». Это будет только его сын или дочь. Его и Марии. Так будет лучше, для всех.
Перевернувшись с боку на бок, я тяжко вздыхаю. Надо вставать, двигаться, хотя и нет никакого желания.
Отбросив одеяло, открываю глаза и замираю. Потому что за окном не сосны, а открытое светлое осеннее небо, а вокруг меня не опостылевшая обстановка комнаты в частном доме, а квартира.
Моя квартира…
Та самая, в которой мы жили с Максом.
Это место…оно… у меня нет слов описать то, что чувствую.
Сердце разбухает в груди и начинает надрывно сокращаться. Воздух горячими влажными комками падает в легкие, не принося с собой достаточно кислорода.
Сипло вдыхаю, пытаясь хоть что-то расслышать сквозь нервный стук собственных зубов.
Это опять сон? Продолжение?
Кое-как поднимаюсь с кровати. Пол холодный, а я босая, и мурашки несутся вверх по ногам. На мне футболка – старая, застиранная, не моя!
В голове шумит.
Словно пьяная я выхожу из комнаты, иду по коридору, касаясь пальчиками стены. Она ведь ненастоящая? Как и все вокруг? Иллюзия, которая вот-вот рассыпится, оставив после себя кучку горького пепла.
Дойдя до кухни, я останавливаюсь, внезапно ощутив дикую робость. Вдруг все исчезнет, едва я переступлю через порог? А я так люблю это место, так хочу задержаться здесь хоть ненадолго. Еще хоть на пару минут…
И тут же называю себя «трусливой дурой». Нельзя так. Нельзя цепляться за иллюзии, потому что потом будет еще больнее. Уж мне ли не знать?
Поэтому выхожу их своего укрытия и снова замираю, увидев Кирсанов.
Он сидит за столом и, потирая бровь левой рукой, что-то изучает в ноутбуке. Вид серьезный, собранный, хмурая складка между бровями – как это всегда бывает, когда он занят чем-то важным, требующем большой концентрации.
Он замечает меня не сразу. Секунд десять еще пялится на экран, давая возможность рассмотреть себя.
Темные волосы падают на лоб, легкая небритость на жестких скулах, резкий росчерк губ. Красивый мужчина. Из той породы, которая неизменно притягивает взоры женщин. Меня когда-то притянул, примагнитил к себе намертво.
Он, наконец, поднимает взгляд и, заметив меня, спрашивает:
— Проснулась?
— Не уверена.
Я уже готова, к тому, что сейчас этот странный сон распадется на осколки.
— Уже почти полдень, — как ни в чем не бывало произносит он, и у меня сжимается что-то внутри. Сокращается так сильно, что почти больно.
Я не верю…Не могу поверить…
— Как мы здесь оказались? Я не помню.
Он хмыкает:
— Ты заснула в машине. Ехать обратно – долго, поэтому я завернул сюда. Ты проспала весь вечер вчера и полдня сегодня.
В памяти пробиваются разрозненные обрывки – серые дома за окном. Знакомый подъезд. Соседка с рыжим шпицем привычно здоровается и проходит мимо, будто ничего необычно нет в том, что я снова здесь. Тихий скрип двери. Едва уловимый, но такой родной запах дома.
Мягкая кровать и теплое одеяло. Потом провал.
То есть это…это…
— Это не сон? — спрашиваю вслух.
— Как все запущено, — Максим хмыкает и, сохранив файлы, захлопывает крышку ноутбука.
Я все так же стою на месте, наблюдая за тем, как он поднимается, но идет не ко мне, а к плите и ставит на нее чайник. При этом выглядит так обычно, словно ничего из ряда вон не произошло. Будто не было всего того говна, в котором мы барахтались в последние месяцы по моей вине.
— Максим…
— Есть будешь. Это не вопрос если что, — он идет к холодильнику, — пока ты спала я заказал доставку.
Вынимает оттуда несколько контейнеров, потом достает тарелки.
И все это буднично, размеренно, а у меня слабеют ноги. Я тихонько опускаюсь на табуретку и, прижав руки в груди, продолжаю таращится на своего бывшего мужа.
Неужели и правда не сон?
***
— Выдыхай! Лопнешь, — напоминает о том, что емкость легких не бесконечна.
— Пытаюсь.
Сегодня мне чертовски стыдно за свои слезы. Смущенно краснею, словно только познакомилась с этим мужчиной, а не прожила с ним несколько лет в законном браке. Я чувствую себя голой и совершенно беззащитной. Теперь нет ни мести, ни тайн, ни масок. Осталась только я одна.
— Ты, наверное, считаешь меня истеричкой?
— Я считаю тебя стервой.
— Но…
— Беременной стервой, — просто отвечает он, продолжая заниматься едой. Что-то разогревает, что-то просто накладывает. Никуда не торопится, не суетится, привычными движениями открывает шкафы, — где у нас приправа? Та, дымная, помнишь?
— На второй полке сверху.
Отвечаю и морщусь, словив дикий приступ ностальгии. Это мой дом, моя кухня, я знаю, где стоит каждая мелочь, и с закрытыми глазами могу найти любую банку.
Когда пряталась заграницей, каждый день во сне возвращалась сюда, потому что не могла иначе, потому что это то место, где я была счастлива. Нет, не так. Это единственное место, где я по-настоящему была счастлива.
— Спасибо, — Кирсанов сама невозмутимость. Кажется, его совершенно не смущает мой взгляд, который следует за ним, как приклеенный, да и вся эта ситуация. Кажется, его все устраивает.
Я же с каждой секундой нервничаю все больше и больше, вчерашний разговор уже кажется чем-то нереальным.
— Максим, — шепчу, потому что голос позорно обрывается.
— Ммм? — не оборачиваясь.
Взгляд шныряет по его плечам, обтянутым серой домашней футболкой. Снова укол ностальгии. Он такой же как прежде. Я будто снова вернулась в ту жизнь, что было ДО.
— То, что ты вчера говорил…это было специально? Чтобы я прекратила биться в истерике?
Бывший муж не собирается облегчать задачу, поэтому отвечает вопросом на вопрос:
— Что именно я говорил специально?
— Ну…про то, что мы…что ты…меня, — не могу произнести это вслух. Страшно, что в ответ получу от Кирсанова брезгливое удивление и что-то типа «сдурела? Ищи дурака».
— Люблю?
Дергаюсь, как от пощечины, с трудом сглатываю и киваю:
— Да.
— Тась, я сказал это по одной единственной причине. Потому что это правда.
— Но я ведь…
— Стерва? — учтиво подсказывает, ставя передо мной тарелку, — приятного аппетита.
— Но я ведь столько всего натворила.
— Да, это было эпично.
— Это было…чудовищно!
— Тебе виднее, — оглашается со мной и кивает, — ешь, а то остынет.
Я покорно беру вилку в руки, но к трапезе не приступаю.
— Если все это только ради ребенка, то не стоило…
— Это не ради ребенка, — произносит твердо, — и не ради каких-то там мифических причин, которые ты себе придумала. Я сказал это, потому что так чувствую.
— Даже несмотря на то, что я вот такая? С тараканами?
— С тараканами? — качает головой и тихо смеется. От этого смеха что-то плавится внутри, потому что мне его чертовски не хватало. — это не тараканы, Тась. Это бешеные тараканища.
— И все равно любишь?
— Люблю. Вместе с тараканами. Хотя они, конечно, звездец.
— Любой другой на твоем месте хотел бы прибить.
— Прибить? Да это моя мечта! Только что потом делать? Только самому сдохнуть, потому что без тебя никак.