— Мне восхититься? Похлопать? Заорать «браво, бис?». Или что?
— Да ладно тебе, — смеется она, — весело же было. Такую партию пришлось разыграть. У-у-ух, аж мурашки по коже.
У меня тоже. Только далеко не от больного восторга, которым так явно упивается моя дорогая подруга.
— Но я не виноватая, — разводит руками, — как говорится, это не мы такие, это жизнь такая. Тебе Макса винить надо, не меня.
— И за что же мне его винить? — спрашиваю сквозь зубы.
— Если бы он мне сразу ребенка заделал, не пришлось бы извращаться и всякое выдумывать.
Не верю своим ушам и переспрашиваю:
— Что он тебе должен был сделать?
Видать у меня на лице такое отвращение проскакивает, что Алена тут же заводится:
— Ребенка! Он должен был просто своим дурацким членом сделать мне ребенка!
Я задаю единственный уместный в данной ситуации вопрос:
— Ты нормальная?
— Не тебе претензии мне выкатывать. Ты сама за него замуж выскочила при первой же возможности. Так что не строй из себя святую.
Я точно не святая, но сейчас у меня уши в трубочку скручиваются от признаний милой девочки Алены. Аж передергивает от брезгливости.
Она это видит и злится еще сильнее:
— Да, я хотела залететь от Кирсанова. Те полторы недели, что мы были вместе, я старалась изо всех сил, — понижает голос до злого шепота, — На сказочку о том, что я на таблетках – он не повелся. Пришлось крутиться. Гондоны прокалывала, если сама покупала. А если он был со своими, то потом из них доставала и запихивала в себя, надеясь, что хоть один живчик прирастется!
— Заткнись. — Сейчас сблюю. Прямо на стол, и на ее отвратную морду, которую искажает самая натуральная ненависть.
Она ненавидит меня! Искренне от души! Всегда ненавидела! Когда я подтирала ее слезы, когда мы с Сашкой дрались из-за нее с девчонками в приюте, когда закапывали пустой гроб. Ненавидела!
— Что не так? Слишком нежная, чтобы правду слушать? Да, я собиралась залететь от Кирсанова, потому что у него денег, как у дурака фантиков, потому что если бы у меня получилось, то я бы как сыр в масле каталась до конца своих дней, не зная ни забот, ни хлопот. Не, я не дура, не фантазерка блаженная, прекрасно понимаю, что вряд ли бы женился. Таким подавай что-то особенное, — одаривает меня очередным взглядом, полным злой зависти, — Но я бы и без брака хорошо бы устроилась – сидела бы с его отпрыском, а он бы только переводы на карту бросал. Ну может, потрахивал бы изредка. Как говорится, не чужие.
Она так цинично рассуждает о человеке, которого я люблю, что хочется схватить чайник и плеснуть кипятком в морду. Я сдерживаюсь. Пустое это. Она больше не достойна никаких моих эмоций, даже самых темных.
— И что? Не вышло? — хмыкаю, равнодушно потягивая чай и глядя на Алену поверх чашки.
Она кривится. Официант до сих пор не принес ей ничего, и она вынуждена смотреть, как я пью.
— Нет. Кастрат он фригидный!
— Кастрат вряд ли смог бы тебе присунуть.
— Не умничай. Я уверена, что по его вине все это, потому что с Сережкой залетелось в первого раза.
— И ты планировала нагулянного ребенка повесить на Кирсанова?
— Поначалу хотела, — произносит тоном умудренной жизненным опытом женщины, — Но потом понаблюдала и поняла, что ну его на фиг. Он сволочь дотошная, на слово не поверит, заставит делать тесты и прочую хрень. Себе бы дороже вышло, попробуй я его тогда обмануть.
— Поэтому решила обмануть нас?
— Это было не сложно. Побольше грусти в глаза, побольше слез и бледности. Это нетрудно было – токсикоз, сука, всю беременность терзал. Думала, сдохну. Но зато вы хлопотали, выведывали, кто же тот изверг, который надругался над бедной Аленушкой. Такая умора…
Я представляю, как она ржала над нами. Как угорала, когда мы со слезами на глазах стояли возле кровати, как рвались мстить, наказывать обидчика.
***
Видя мое немое изумление, Алена весело продолжает:
— Ну, а фиг ли он такой жадный? Денег до хрена, а он даже задрипанного колечка мне не подарил! Я между прочим старалась. Была хрупкой девой, готовой к любым экспериментам. Как говорится, во все дыхательно-пихательные боком, раком и с наскоком. Максимка, наверняка, вспоминает наши бешенные скачки.
— Не вспоминает. Пришлось долго объяснять, кто такая Алена. Сказал, что было скучно.
Она меняется в лице:
— Врет! Специально врет, чтобы тебе лапши на уши навешать! А ты дура поверила.
Я улыбаюсь. И ее бесит эта улыбка. Настолько, что, она отбрасывает эти обезьяньи ужимки и, наклоняясь ко мне, бьет в самое сердце:
— Каково это, Тась? Чувствовать себя использованной? Раздолбать все, что тебе было дорого, только потому что я так захотела? Приятно? Кайфанула? Лично я – очень.
— Это было чудовищно, — соглашаюсь я, — узнать, что все было зря, что натворила жутких вещей из-за какого говна.
Ее глаза зло сверкают:
— Говна?
— Говнища.
Пока она подбирает слова, чтобы ужалить побольнее, я жестом подзываю официанта:
— Счет пожалуйста.
— Хочешь сбежать?
— Хочу уйти, — равнодушно поправляю ее, — здесь воняет.
— Не так быстро, дорогая. Мы еще не договорили.
— Поговори с кем-нибудь другим…
Она тут же перебивает меня:
— Ты отозвала счет, оформленный на имя Влада. Я хочу знать, какого хрена?
У меня аж глаза выкатываются от такой наглости:
— Какого хрена? Ты серьезно?!
— Более чем. Это деньги Влада. Ты не имела права их забирать.
— Это деньги Кирсанова.
Она пренебрежительно морщится:
— Не обеднеет твой Кирсанов. А Владу на учебу надо. Да и квартиру присматриваем…
— И?
— Что и? Что?! — психует, — мы на эти деньги рассчитывали, а ты их забрала! Считаешь это нормальным?
Я смеюсь, прикрыв глаза ладонью. Нервно смеюсь, потому что это просто сюр какой-то. Все еще хуже, чем я думала. Все из-за денег. Вот так, просто, банально, до тошноты.
— То есть то, что ты провернула – разыграла смерть, подставу, натравила нас на Макса – это нормально. Это в порядке вещей. А вот то, что у тебя денежку забрали – это уже беда и лютая несправедливость?
— Ты о Владе подумала? — взвизгивает она, — Крохоборка!
— Влад – чудесный малыш. И у него есть родные мать и отец. А еще приемные. Вот и думайте о благосостоянии мальчика, а я в вашу Санту-Барбару даже вникать не хочу. Работайте, обеспечивайте, берите ипотеки, кредиты, как все остальные люди. Вас там много – справитесь. Мы с Сашей больше не имеем к вашему балагану никакого отношения. Кирсанов тем более.
Она заводится еще больше:
— Ты случаем не обнаглела, подруга? Тебе напомнить, кто первый этого самого Кирсанова нашел?
— Где ты видишь подругу? Прости, Ален, но ты для нас умерла. Похоронена, закопана. Все, что я могу для тебя сделать – это прибраться на могиле и посадить новые цветочки.
— Иди ты в жопу со своими цветочками! — рычит, — деньги мне верни!
— Я уже вернула их законному владельцу. А потом с его разрешения перевела на счет нашего детдома.
Алена хватает воздух ртом:
— Ты…ты дура! Идиотка конченая! Забрала у меня и Владьки, чтобы отдать каким-то безродным ушлепкам?
— Мы все оттуда, если ты забыла, — холодно напоминаю о «корнях», о том, что мы все трое из этого приюта, что мы точно такие же «безродные ушлепки», как она выражается.
— Да мне пофиг кто и откуда! Это мои деньги! Я их заслужила!
— Чем? Чем ты их заслужила, Ален? Предательством? Подставой? Интригами?
— Я вообще-то ребенка родила.
— Это делает тебя особенной? Неприкосновенной? Дает право что-то требовать у посторонних?
Я не могу понять, что у нее в голове. Раньше казалось, что она просто милая девочка с причудами, а теперь понимаю, что ни фига она не милая, и ни фига это не причуды. Это просто адские загоны, дичь, хлещущая через край.
Откуда у нее это? Откуда убежденность, что все можно? Что ей нужнее, что ради нее другие должны от чего-то отказываться и терпеть дискомфорт?
Или это мы с Санькой ее такой сделали? Оберегали, тащили на своем горбу, все самое вкусное отдавали, потому что Аленка маленькая, несчастная и очень ранимая?