«Не согласится», – подумала Назарова и почти отгадала.
– Каких сотрудников? – задумчиво произнес Макс. – В принципе, кроме хозяина и одного молодого парня, у меня нет сотрудников.
– Тогда телефоны твоих любовниц, друзей, – легко произнесла Назарова, но эта легкость далась ей через силу, и карандаш как бы сам собой сломался в ее пальцах.
– Пиши: Назарова Римма Фаизовна, – отделался шуткой Макс. – Да нет у меня никого! Разве что этого молодого пригласи. Герасимов его фамилия. Домашнего телефона у него нет, он живет на даче, а найти его можно на кафедре журналистики Гуманитарного института.
– Прекрасно, Герасимов. А еще?
Связь внезапно оборвалась. Назарова едва сдержалась, чтобы не кинуть трубку на пол. «Это не случайно, – поняла она. – Он скользкий, как угорь. Голыми руками не возьмешь».
Она погасила бра, но еще долго не могла уснуть. Время шло, а ее преследовали одни неудачи. «Исповедь» – это залп из пушки по воробьям, – думала Назарова. – Шансы, что он увидит ее, ничтожны. Он слишком занят, чтобы смотреть телевизор, и тем более такую ерунду. Поэтому его надо будет подвести к экрану, подтащить силой, угрозой, чем угодно…»
Было скучно. Гера жалел о потерянном времени. Микрофон все время хватала полная женщина с первого ряда. Ее голова была выкрашена в кричаще-желтый цвет и напоминала майский одуванчик. Она задавала вопросы, от которых Гере становилось стыдно.
– Вот скажите, а мама у вас была? Прямо отвечайте, в глаза смотрите! Я вот, например, не верю, что у вас была мама…
Может быть, когда «Исповедь» смонтируют, пригладят, вычистят и запустят в эфир, то по телевизору она будет смотреться интереснее. Но сейчас, во время съемки, Гера был близок к тому, чтобы принять судьбоносное решение и пересмотреть свои планы относительно журналистики. В студию он пришел не по своей воле. Утром куратор сказал ему: «Вот аккредитация. Пойдешь на съемки передачи «Исповедь». Потом напишешь хвалебную рецензию. Сделаешь все как надо – будешь иметь в семестре «отлично» по практике».
Гера попытался уточнить, а как именно надо сделать, но куратор кинул на него недоуменный взгляд и пожал плечами.
Это предложение Гере сначала понравилось. Но полчаса спустя после начала съемок он стал понимать, что журналистика – это не для него.
– Что вы все время ерзаете? – шепотом спросила коротко стриженная девушка, сидящая рядом с ним с диктофоном в руке. Темные очки она подняла на лоб, и со стороны казалось, что это произошло помимо ее воли от крайнего удивления.
– В туалет хочу, – шепнул Гера в ответ.
Он не мог понять, откуда у ведущего передачи было столько терпения и тактичности, чтобы с завидным вниманием слушать ересь, которую несла майский одуванчик, и даже ни разу не покраснеть от стыда.
– Вы так считаете? – мягко уточнил он и, не вступая в спор, пошел по залу, держа микрофон, словно блюдо с сомнительными кулинарными качествами. – У кого на этот счет есть еще мнение?
У соседки Геры неожиданно оказалось свое мнение. Торопясь и сбиваясь, она сказала, что в жизни случаются моменты, когда человек становится одиноким и от отчаяния начинает вершить страшные дела.
– Значит, вы его поддерживаете? – вежливо подвел к выводу ведущий.
– Я? – удивленно спросила девушка, словно все это время говорила о другом человеке. – Я не могу ответить так вот сразу, определенно…
– Да сядьте вы, наконец! – шепнул ей Гера, скользнув взглядом по ее ногам, обтянутым телесного цвета колготками. – Вы уже попали в кадр.
– А я вас не спрашиваю! – зло ответила девушка, опускаясь на стул. – Вам меня не понять!
Она сказала это слишком громко, и несколько зрителей, сидящих рядом, с опаской покосились на Геру. Он пожал плечами и развел руки в сторону: мол, простите, что я такой, постараюсь исправиться.
– Нет желающих? Тогда обратимся к нашей маске, – продолжал ведущий, плавно дефилируя по залу. – Что предопределило выбор вашей профессии, если, конечно, так можно назвать род ваших занятий? Стал ли он, этот выбор, результатом какого-либо душевного потрясения, жизненной коллизии или драмы? Или же вы определили свое предназначение, совершенно ясно осознавая, что никакую иную роль вы не сможете сыграть столь блестяще?
«Нет, – подумал Гера уже с полным убеждением, – журналистика не для меня. Никогда я не смогу говорить так гладко и умно, как этот импозантный мужчина!»
Человек в маске, напоминающей рыцарский шлем, сидел на стуле неподвижно и в неестественной позе, словно ему между лопаток упиралось лезвие ножа. Он был одет в черный спортивный костюм, который кое-как маскировал его женоподобную фигуру; руки обтягивали тонкие лайковые перчатки; шею закрывал шарф, намотанный словно бинт.
– Мне кажется, что ваше сравнение с игрой не совсем корректно, – раздался из динамиков искаженный голос человека в маске. – Я не играю. Ничего общего с игрой моя профессия не имеет. Что касается предназначения, то и это слово не совсем точно определяет мотивы моего выбора. Никто никогда не узнает своего истинного предназначения…
– И все-таки мы отвлекаемся от главной темы, – перебил ведущий. Маска разговорилась, многие ее слушали с раскрытыми ртами, но ведущему хотелось, чтобы так слушали его. – Мы говорим не только, а точнее, не столько о моральной стороне профессии киллера и тем более не о правовой основе убийства. Нам бы хотелось разобраться в другом… Вот вы говорите: никто и никогда не узнает своего истинного предназначения. Означает ли это, что вы, если бы сложилась иная ситуация, с таким же успехом могли бы работать не во вред, а во благо общества?
– А я как раз и работаю во благо общества.
– Вы убиваете!
– Я привожу в исполнение смертные приговоры.
– И кто, позвольте уточнить, эти приговоры выносит?
– Объективная справедливость.
Ведущий задумался. Возникла пауза. Гера зевнул слишком откровенно. Соседушка покосилась на него и сдвинулась на край стула, словно поведение молодого человека могло ранить ее хрупкую и нежную душу.
– Мы подошли к очень важному моменту, – сказал ведущий. – Объективная справедливость. Все ли из нас в достаточной степени осознают, какую социальную опасность представляет из себя вольное трактование этого, казалось бы, безобидного понятия? А бывает ли вообще справедливость объективной? Кто хочет высказаться? В третьем ряду молодой человек?
В этот момент Гера прикидывал, как лучше выбраться из зрительного ряда, чтобы не попасть в кадр и не отдавить ноги зрителям. Ведущий воспринял его нетерпеливое скольжение задницей по стулу как желание высказаться и уже направился к нему, но Гера отчаянно покачал головой. Ведущий профессионально повел взглядом по рядам и зацепился за худенького школьника в очках, который сидел во втором ряду, как раз под ногами Геры. Камера уставилась в их сторону своим циклопическим глазом. Гере пришлось сосредоточиться, выровнять спину и сделать умное лицо.
– Если бы справедливость была объективной, то на земле никогда бы не существовало судов и все конфликты решались бы легко и быстро, – едва слышно, очень серьезным голосом произнес школьник. Наверное, он был отличником. Отличники никогда не улыбаются, у них нет детства. – Но вся беда в том, что справедливость – это мутация инстинкта сохранения, который отвечает за благополучие только вверенной ему особи и игнорирует интересы всех остальных…
«Ну все! – подумал Гера. – Больше нет сил терпеть. Мутация инстинкта – это уже слишком!» Красный огонек над камерой продолжал гореть, и школьник, не встречая сопротивления и возражений, продолжал его раздувать, как уголек, своим зрелым суждением.