Понемногу разговорились.
– Ну, как тебе бой? – после паузы спросил майор.
– Повезло, что средних танков всего два было. Пустили бы пяток, раздавили бы всех к чертовой бабушке. Я смотрел, лобовую броню фрицы миллиметров до сорока усилили по сравнению с прошлым летом. Из наших ружей ее только за сто метров пробить, а они сразу из пушки и двух пулеметов лупят. За километр башку не дают поднять.
– Твои неплохо действовали.
– Чего там, – отмахнулся старший лейтенант. – Стреляли… мазали… иногда попадали.
– Ну вот что. Оставишь при штабе тройку ружей на всякий случай. Остальные забирай и шагай сам на передний край. В пятой роте командир совсем мальчишка, будешь из его командного пункта руководить. Вырой дополнительные окопы, щели для укрытия.
– Есть, – козырнул Зайцев.
– Хотел поближе к фрицам быть, вот и будь. Получи дополнительно гранаты и бутылки с горючей смесью.
– Артиллерии мало. Если пустят тяжелые Т-4, не отобьемся.
– Из дивизии обещали вернуть гаубичный дивизион или батарею. Пополнение не сегодня завтра получим. Наверняка сопливое. Но уж какое дадут. Ладно, иди.
Весь день немцы вели минометный обстрел, мешая укреплять позиции. В этот день я впервые услышал поговорку, которую запомнил хорошо. Пожилой солдат Черников Филипп Авдеевич, лет сорока пяти, присев в недорытую траншею, соединяющую окопы, сказал:
– На войне самое паршивое – это мины, вши и бомбежка.
Вшами мы только начали обзаводиться, бомбежкой нас лишь слегка напугало, а вот минометный обстрел вытягивал все жилы.
Я тоже присел рядом, мы закурили. Если до этого мины летели редко, то сейчас взрывы следовали один за другим. И били, как мне казалось, прямо по нам.
Мины звенели, набирая высоту, затем этот звон замирал. В самой верхней точке мина на секунду застывала, и начиналось падение на цель с противным, выматывающим душу воем.
Рвануло метрах в двадцати, затем поближе. Мы прижались к стенке траншеи, под бок подсунулся мой напарник Гриша Тищенко. На головы посыпались небольшие комья земли и смерзшегося за ночь снега. Комок размером с хороший кулак разбился о каску помощника. Гришка ойкнул, хотя под каской носил шапку-ушанку, вряд ли удар причинил ему боль. Просто нас всех не отпускал страх.
Полчаса назад санитары пронесли мимо тело одного из бойцов. Ему по колено оторвало одну ногу, а вторая была изорвана и смята. Сознания он не потерял, хватал руками санитаров и выкрикивал:
– Куды несете? Я вас спрашиваю?!
– В санчасть, а оттуда в госпиталь.
– Почему больно так?
– Лежи ты молча, – огрызнулся один из санитаров, прибавляя шаг.
Мина обрушилась на них, и санитар, видимо, в последний момент услышал ее. Выпустил ручки носилок, шарахнулся в сторону, но не успел. Мина калибром 81 миллиметр подбросила, перевернула его. На снег шлепнулось мертвое тело, сплошь издырявленное осколками. Раненого тоже добило. Уцелел лишь второй санитар, убегавший прочь, видимо, крепко контуженный.
И вот сейчас мы ожидали, что подобное может случиться с нами.
– Сидите спокойно, ребята, – неторопливо говорил Черников. – Мины ложатся на позиции, а мы немного впереди.
Мое отделение усилили и переформировали. Теперь со мной был Федя Долгушин, еще один расчет ПТР и Родька Шмырёв со своим «дегтяревым». Нам приказали выдвинуться шагов на полста вперед, вырыть окопы для стрельбы и соединить их траншеей. Вместе с нами окапывалось отделение Черникова.
Пятьдесят шагов – ерунда. Но мы невольно чувствовали себя оторванными от общей цепи. Решили, что здесь, на склоне, среди редких кустов, у нас будет лучше обзор, а танки мы будем обстреливать сверху вниз. Решение принял командир второго батальона, в который входила шестая рота. Зайцев согласился, что это разумно, а лейтенант Ступак, как всегда, бурчал.
Дело в том, что рота окопалась на гребне. Землянки, в том числе неплохо укрепленная землянка Ступака, располагались на тыльной стороне холма. Обзор из них был никудышный, зато защищал гребень. Теперь роту частично передвинули вперед. Мы отлично видели нейтралку, пятьсот-шестьсот метров снежной равнины, но стали более уязвимыми для огня противника.
Нейтральная полоса, покрытая воронками, представляла тягостную картину. Среди закопченного весеннего снега вытаивали тела красноармейцев, погибших в зимних боях.
Посреди поля, среди жидкого проволочного заграждения, застыли две сгоревшие «тридцатьчетверки» и легкий Т-26, разваленный взрывом на две половинки. Если присмотреться, можно было увидеть обгорелые останки танкистов – некоторые разорванные на части. В голову невольно лезла мысль, что не сегодня завтра полк снова поднимут в наступление и кто-то из нас ляжет рядом с ранее погибшими. На таком ровном поле от пуль и мин не спрячешься.