А отец, похоже, прав — рохля все-таки наш Семядоля. Разводит всякие тут турусы на колесах, рассуждения-обсуждения по делу и не по делу вечно, с кем надо и с кем не надо. Да цикнул на него еще перед собранием — тот бы и помалкивал в тряпочку. А вклепать парни и так мне бы вклепали будь-будь, без Очкарикиных-то речей, поди бы, и побольше, чем сейчас привилось.
Деваться Очкарику было некуда, и он начал голосование.
— Ну, все слыхали — есть два предложения: исключить из комсомола — одно, и второе — вынести строгий выговор с предупреждением, то есть с занесением в учетную карточку. Кто за то, чтобы вынести Кузнецову...
— В порядке поступления, — вполголоса подсказал ему Изька Рабкин. От растерянности, видать, Очкарик делал что-то не так, как им надо.
— Ах да, голосуем в порядке поступления предложений. Первое — Сухова и мое: исключить Кузне...
— Я заменил свое предложение! — сказал Сухов.
— Подумаешь, Икс-Игрек-Зет! Я зато не заменял! — отозвался Перелыгин.
— Хорошо. Поступило два предложения: Перелыгина и мое — исключить из комсомола, и второе — Сухова — дать строгий выговор с предупреждением. Голосуем в порядке поступления. Кто за то, чтобы исключить Кузнецова, прошу поднять руки!
Мне показалось, что поднялось очень много рук. Сердце сжалось и вроде бы куда-то свалилось.
— Кто против?
Кажется, больше!
— Воздержавшиеся?
Воздержавшихся не было.
— Кто за то, чтобы вынести Кузнецову строгий выговор с предупреждением? Кто против? Кто воздержался?
— Считать надо! — враз сказали Витька Бугай с Перелыгиным.
Стали считать. И тут дернулся Очкарик:
— А ты что, Мустафин? Ты же не имеешь права голоса!
— Как так не имею? Ты имеешь, а я нет?
— Не спорь, Мустафа, он прав, — сказал Бугай.
— А Прохоров почему голосовал?
Выяснилось, что Прохоров из «б» действительно тоже голосовал, причем, гад такой, против меня, то есть за исключение.
Обоих их выбросили из счета. Меня уже прямо колотило. А что, если исключат? Что же я, выходит, не советский теперь человек?
Оказалось, что и Вовка, и Лендос Горбуновы голосовали и против исключения, и против выговора. Очкарик придрался к ним:
— Так вы против чего и за что? За выговор или за исключение?
— А мы и против того, и против другого! — ответил ему Вовка.
— Так нельзя! Или за, или...
— Вид чего ж? — вступил Титаренко. — О це и гарно. Считай!
Очкарик вопросительно посмотрел на Семядолю.
— Каждый вправе изъявлять свою волю, как считает уместным. Только, наверное, это ваше решение не совсем обосновано, а, братья Горбуновы?
Горбунки отмолчались, но проголосовали по-прежнему. А тут теперь выяснилось, что так же, как они, голосовал Титаренко!
За меня, то есть против исключения, вместе с Титаренкой и Горбунками проголосовали двадцать три человека, за исключение — девять. И мне показалось, что при переголосовке, которую затеял Очкарик, кое-кто из тех, что были против меня, переметнулись тут на мою сторону!
То же самое, видать, почуял и сам Очкарь:
— Как же так? Сначала...
— Вот так! — гаркнул на него вдруг Перелыгин. — Еще пошишлишься — и я против проголосую! Осел очкастый...
Тут предупреждающе вступился Семядоля:
— Мальчики!
Витька Бугай расхохотался во все горло, а Титаренко по-клоунски вывел на лоб левую бровь и сказал:
— Ось як!
Но того, чтобы, как говорится, воспрянуть духом, я не чувствовал. К тому же собрание, а с ним, стало быть, и мучения мои, на том далеко не кончилось. Изька Рабкин спросил Очкарика:
— ...Строгий выговор с занесением в личное дело — за что? За хулиганство?
— За хулиганство, — повторил Очкарик.
— Против хулиганства! — опять высунулся Мустафа.
— А що? — даты ему строгача за боротьбу супротив хулиганства! — снова расхохотался Титаренко.
— Давайте без неуместных шуточек! — одернул его Очкарик (а своего Перелыгина перед тем так и не за такое не посмел, хоть тот ему же самому в рожу очкастую и плюнул). — Предлагаю так: за хулиганство, выбрасывание комсомольского билета и обманывание... обман то есть, комсомола.
Но ребятам, видимо, понравилось такое идиотское положение, когда выговор дали, а теперь сами не могут определить — за что. Они уперлись, им доставляло радость мурыжить Очкарика, и они никак не желали соглашаться ни с какими его предложениями, даже и просто за одно хулиганство.
— За обман сам себе же и запиши. Единоличник!
— Несправедливо!
— Неправильно!
— Он же сам!.. И ему же...
— А он не выбрасывал!
— В чем виноват, за то и выносите!
— За борьбу с хулиганством хулиганскими способами — вот так надо писать, если делать по совести! — перекрыл всех Бугай.
— Методами, — подправил его Павлик Сухов.
Очкарик пробовал было уговорить ребят, что так не положено, но парни больше ничего не хотели знать. Аж застучали ногами в пол. Очкарик всем до чертиков надоел, слушать его не желали вовсе. Кроме того, ребятам, видать, здорово понравилось одно эдакое-такое объяснение выговора — своей непричесанностью, несообразностью ни с чем и непохожестью ни на что, что положено. А поди поспорь — все вроде в таком случае правильно! Да мне и самому оно будто тоже пришлось по душе — наподобие шрама, заработанного в драке: хоть и не в бою получен, и не на самое подходящее место пришелся, а все будто форсисто.