Били приказы,
были декреты,
и шаг громыхал,
чеканен и кован.
Знамя взвивалось красной ракетою
над новорождённой Россией.
Новой.
Ух, холодрыга!
Охота погреться,
примёрзла нога к нестиранной онуче,
а в груди
оголтело
стреляет сердце.
Время перевалило за полночь.
4.Блок посмотрел – … «Очень хорошо»
На перекрёстках костры коптят.
Догорает номер «Известий».
Петроград – бивуак,
весь мир – это театр,
театр
военных
действий.
Из-за кулис выплывает Улисс,
на дредноуте HMS,
а вот обычный российский министр
натягивает чепец.
Город —
– купиной неопалимой
горит,
буржуям гибель пророчит,
к нему стекаются пилигримы,
изводит чернила неровный почерк.
Ветер на улице снег поволок,
сидит,
согревает кости,
Российский Поэт,
Александр Блок,
к нему идёт Маяковский.
Будто бы скорбью,
согбен
и сгорблен,
греется Блок, над костром нависши,
разрезан тьмою и пламенем облик.
Маяковский позвал его.
Он не услышал.
Тогда подошёл,
ледоколом настырным,
тронул —
– дёрнулся рвущимся швом,
Спросил —
– ответил:
«Горят костры»
и каково? —
– хорошо,
хорошо!
А после застыл сухими костями,
а потом помутнел и скрючился будто:
«Библиотеку…
сожгли…
крестьяне…».
Час Быка наступил, предвещая утро.
Присел Маяковский немного поодаль,
помолчал,
а всё же сказал, как хотел:
«Жалко, а всё же за годом годы,
сколько построят библиотек!
Не унывай,
Александр Блок,
бежали твои незнакомки и дамы,
но всё же ложится за блоком блок
счастливому новому миру в фундамент.
Нужно нынче смелых и умных,
вырвать,
значит,
подмокшие перья.
Азиаты
и скифы,
и грубые гунны,
кому как не нам работать теперь!
На поминки давно прогнившего мира
варвара зазывает лира!
Нам ли трусливо скулить и мяукать,
ложиться под проститутку-моду,
что же, поэт, подай мне руку!
И поэту
поэт
руку
подал.
5.Вперёд, заре навстречу!
Блеснуло,
тишают свинцовые очереди.
Небо плюнуло в город туманно.
В квартирах лежат,
от холода скорчены
Викторы Лещинские,
Тони Тумановы.
Светлеет,
Небо целует шифер,
черепицу погладил неловкий луч.
Мятежи искали к утопии шифр,
но воздушные замки растаптывал путч.
Всё краснее.
Свет течёт по карнизам,
баба в кастрюле варит хрящи.
Вдоль дороги кровавый жемчуг нанизан,
вдоль дороги распяты Спартак сотоварищи.
Рыжинка.
Тихо журчит водосток.
Сочится ихор из под шляпок гвоздей —
съедены крики катаров костром,
крики первых христьян сожрал Колизей.
Желток.
Ворчит какая-то мымра:
«Деньги,
инфляция,
куры,
забор».
Толпа не услышала – взмахом секирным
был обезглавлен сэр Томас Мор.
Краешек солнца.
– Колбасы полкило
– Может, в газетку вам завернуть?
Рычит в ликовании санкюлот,
монтаньяров спровадив в последний путь.
Вылазь скорее!
Мадама в колье
кокетливо обнажила бюст.
На Голгофе-Монмартре застрелен Варлен,
на баррикаде упал Делеклюз.
Чёртово солнышко, лезь смелее!
Видишь,
костями Питер усеян.
Благовоняет поповским елеем
окровавленное воскресенье.
Нам больше не можется жить в потёмках!
Мы ютимся в грязи,
нам голодно,
тесно.
Знаменем мачту зажёг «Потёмкин»,
ощерилась ружьями красная Пресня.
В парках,
на утренней свежей росе,
вдруг заискрили линзы.
Солнце вскарабкалось! и рассвет
наступал уже
при социализме.
Свет бурит замёрзшую прорубь,
Присыпкиных смачно обругивая,
Пузатый,
будто мешочник,
голубь
подох
на жёрдочке флюгера.
6.Роясь в сегодняшнем окаменевшем г*вне
Обрастает история всяческим хламом,
порой объедается белены.
Октябрь теперь – на биллбордах реклама,
с подписью: «Воинство сатаны».
Шелуха и мура в сердцах и умах,
обваляны в сахаре плети.
В гостинице «Ренессанс Монарх»
Октября отмечают столетие.
Осталась борьба на страницах и плёнках,
а жизнь утюжат бульдозеры.
Революций плоды пожинают подонки,
лебединая песнь – «Лебединое озеро».
Слова, ядовитее белладонны —
за всех хороших и против плохих.
Едкий дым из окон Белого дома
с наслажденьем вдыхали, словно духи