Не стараясь придумать велосипед,
как пену с лапши, сдули сирых и хилых,
и надеясь спрятать кровавый след,
надели на мягкие чешки бахилы.
В руинах страна, потонула в золе,
жизни – ряды разбитых корыт.
Оружьем бряцают, а Мавзолей
как цензурой, щитами прикрыт.
Кулисами стали кремлёвские стены,
покрывают абсурда театр.
Как грибы, по России растут антенны,
источая лишь лживый яд.
В ноябре собираются как на тризну,
не на борьбу – ни в коем!
Только призрака Коммунизма
слышите – не упокоить!
Среди подвалов,
среди каморок
и непричесанных чердаков,
в камерах зеков,
в обоймах,
в каморах,
молот и серп – ключи от замков.
Он рядом с нами —
мощные мускулы,
много падал,
ни разу не увядал,
из космоса посылает корпускулы,
зовёт за собою Звезда Труда,
зовут миры Эпсилона Тукана:
– Земля, ответьте!
Земля, приём!
Нам надо только разжать капканы,
тогда полетим,
не то что пойдём!
И если кровь забродила – красная,
и если кровь закипела – что ж,
тогда обломятся все напраслины,
и всё гнилое пойдёт под нож.
Только борьбою,
только в борьбе
Стены уступят место мостам.
Как единое сердце,
как в Октябре,
соединяйтесь,
люди всех стран!
Злоключения сытого
Мои гардины поедут в Якутию,
скатерёкой дорога
и в добрый путь им!
В Тикси,
может быть,
в Оймякон,
в Якутск.
Достаточно далеко!
И будут в Тикси окошко решётить
кому-нибудь сытому,
дяде,
тёте,
чтоб солнце им глаза не кололо,
ведь нынче солнце в глаза —
– крамола,
солнце отныне —
– статья в УК,
но от него не укрыться никак,
тем более за Полярным кругом,
шесть месяцев мучаться будет хапуга,
шесть остальных —
– у него отходняк,
выходит,
не будет такого дня,
чтоб сытому в Тикси пожить спокойно.
Представьте —
– встаёт он в халате с койки,
и тут надеждам его —
– облом!
Солнце – лучами – прямо в табло!
Разве сытых спасают мои гардины?
Только одних госпожих,
господинов?
От солнца
в струпьях,
мозолях
и язвах,
от чумазых лучей с разработок алмазных,
от голода тощих лучей подневольных,
которые гибнут в траншеях и штольнях,
продают их,
взвесив прежде на гирьках,
по Вилюю,
Алдану
и Индигирке,
по которым стреляли на приисках ленских,
как будто не люди —
– балласт,
довески,
и не только от них – от лучей-поваров,
крестьян,
сталеваров
и маляров,
студентов,
поэтов,
учителей,
от забитых,
но бьющих в глаза лучей!
Мы сломаем решётки,
сорвём гардины
Если веник един,
мы непобедимы,
Много нужно графита размазывать,
чтоб написать размером алмазным.
Слова эти только алмаз,
не брильянт —
– правда – проза, без мишуры и гирлянд.
Девушка с глазами волчьими,
тёплыми,
как мягкий колкий войлок.
У тебя в зрачках —
тумены,
полчища,
орды,
толпы,
яростные войны.
Твоя мать, тебя рожая,
умерла,
пронизали её тело корни,
черви.
А ты стала – дева-Тамерлан,
нежный и безжалостный кочевник.
Лёгкою рукой из колчана
достаёшь парфянскую стрелу,
амазонка,
дочка кыпчака,
над землёй паришь, подобная орлу.
По степи несутся табуны,
жжёт ковыль безумный суховей,
языки огня – на море буруны.
Под тобою коню осоловел,
Буцефал не слышит ни вожжей,
не шпоры,
ты свалилась в чахлую траву,
на тебе доспех врагом пропорот,
скоро грифы тело разорвут.
в небе гаснущем —
вороний клик и клёкот,
мясо манит,
как пахуча мякоть!
И искусан булавой разбитый локоть,
хочешь львом реветь
и выпью плакать.
Угораздило родиться амазонкой!
Был бы муж, наверно,
хан,
красавец,
точно пташка,
я б смеялась звонко…
Поднимайся,
прочь нытье,
отставить!
Зря ли были прошлые бои?
Зря поднялась из земли младая зелень?
Есть поэт, он пишет рубаи,
посвящает мне свои газели.
И несутся тонконогие газели,
смех гиен,
скулёж и вой шакалов,
посвящает мне Зобар свои газели,
чтобы я сражалась,
чтоб дышала.
Ничего, что горлом кровь пошла,
трудно встать
и трудно сесть в седло,
за спиной моей – беспомощный кишлак,
значит,
голову сложить в бою – мой долг.
И земля обнимет нас курганом,