Я взял бутылку виски, где еще оставалось на глоток. Оксана спала, раскинув ноги. «Помянем», – сказал я ее вагине, похожей на хирургический надрез, вывернутый наизнанку, и допил виски. Оксана повернулась на бок. Заканчивался август.
Глава 6
Я пытался уговорить хозяйку квартиры сдать мне комнату хотя бы на полгода, но та ни в какую.
– Я за месяц заработаю больше, сдавая посуточно, чем с тебя за полгода, – сказала она, – можешь снимать сколько угодно, если будешь платить за каждые сутки.
– Не потяну, я же писатель, – соврал я.
– Писатель?
– Да. Мне нужно жить в Доме писателей.
– Что пишешь?
– Роман.
– Про что? – Она хитро прищурилась, отчего морщин на ее лице стало больше.
– Про любовь.
– И что такое любовь?
– Любовь – это не что, это как.
– И как?
– Не знаю пока.
– Как узнаешь и допишешь роман, приходи, а пока никак.
Она протянула мне лопатку для обуви.
– Иди уже, писатель, – сказала она и захлопнула за мной дверь.
Через полминуты, когда я спустился на первый этаж, она крикнула мне в лестничный пролет:
– Эй, писатель, стой, поднимись-ка.
– Держи вот, – сказала она, когда я снова поднялся на ее этаж, и протянула мне книгу – Максим Горький «Письма начинающим литераторам». – Допишешь роман, принесешь мне копию рукописи, а в книге, что тебе дала, на последней странице напишешь, что такое любовь, тогда сдам тебе комнату.
– А попроще ничего нельзя придумать?
– Нельзя!
– Ведьма! – сказал я, когда дверь закрылась.
Дома я положил книгу на полку. Теперь в моей библиотеке было две книги: «Чудеса естественного ума» и «Письма начинающим литераторам».
Глава 7
Когда идет первый снег, я думаю о старости. Может быть, потому что конец осени напоминает старость, а первый снег поступает с осенью так, как поступает юность со старостью – под свежестью и молодостью хоронит то, в чем больше нет красоты.
Стареть страшно. И непонятно, что пугает больше – физическая немощь или умственная.
Страшно дожить до такого возраста, когда начнешь сраться под себя, но все равно будешь цепляться за жизнь. Шлепать губами, истекать соплями и считать, что это жизнь. Или быть вполне бодрым стариком, но ослабеть умом. Разучиться здраво мыслить, но считать, что это жизнь.
Страшно потерять темп и перестать двигаться со скоростью текущих будней. Еще страшнее неизбежность процесса.
Состариться бы так, чтобы осталось сил сесть на велосипед, разогнаться и сигануть с обрыва. Крикнуть: «Ебать! А жизнь прекрасна!» – и расшибиться нахуй. Только бы не сидеть и не смотреть в окно, за которым апрельский дождь или декабрьский снег насыщает природу жизнью, а у тебя нет физических сил, чтобы умереть, но их хватает, чтобы жить и смотреть в окно.
Глава 8
Женечка работала у нас официанткой. У нее была маленькая круглая попка, курносый нос и пухлые губки. Она была такого маленького роста, что могла бы сосать стоя. У меня, по крайней мере, точно.
После пятничного банкета мы специально задержались дольше всех. Ждали, когда разойдется персонал и мы останемся вдвоем. Почему-то охранника, скучающего на входе, мы в расчет не брали.
Мы трахались на барной стойке, пока он нас не прогнал. Потом трахались в подсобке. Пили стащенный из бара коньяк и курили кальян.
– Что такое любовь, Жень? – спросил я у нее уже под утро.
– Еще раз хочешь меня?
– Пожалуй.
Охранник сидел за стойкой и смотрел телевизор, висевший в баре. Когда мы с Женечкой собрались уходить, я услышал обрывок новости: «Женщина-смертница, вдова погибшего боевика, подорвала себя на центральной площади Урус-Мартана (Чечня), когда там находился комендант района генерал-майор Гейдар Гаджиев. Гаджиев погиб, трое охранников ранены».
Я зашел за стойку, налил в рокс виски и залпом выпил.
– До следующей смены, – попрощалась Женечка, когда мы подошли к метро.
– Да, – сказал я.
– У тебя красивый нос, Ян.
– Спасибо.
На всякий случай потрогал нос.
На следующий день мне сообщили, что я уволен за то, что трахаю официанток на стойке и пью не положенный мне коньяк. И что Елисей, мой напарник, упал в метро на пути и ему поездом отрезало голову. Две эти новости вместе почему-то мне показались гармоничными. Я сходил в магазин, купил бутылку водки и порядочно напился.