— Дикон!
Вздрогнув, он опомнился и густо покраснел.
— Да, сэр?
— Может быть, для разнообразия ты переведешь взгляд на меня? Скажи, Дикон, сколько лет прошло, с тех пор как в Виргинию явился губернатор Дэйл?
— Десять лет, сэр.
— По пути в Джеймстаун мы проедем по известному тебе полю под известным тебе деревом. Ты помнишь, что там случилось несколько лет назад?
— Мне этого никогда не забыть, сэр. Вы тогда спасли меня от колесования.
— Тебя уже привязали к колесу, и палач приготовился размозжить тебе кости за твое распутство, пьянство и пристрастие к азартным играм. Я упросил Дэйла пощадить тебя, наверно, только потому, что когда-то ты был помощником конюха в моей роте в Нидерландах. Но, Бог свидетель, такого, как ты, едва ли следовало спасать!
— Я это знаю, сэр.
— Дэйл не хотел отпускать тебя без наказания и решил продать в рабство. Тогда я, по твоей просьбе, купил тебя, и с тех пор ты служил мне, не слишком плохо и не слишком хорошо. Особого раскаяния в прошлых грехах я за тобой не замечал, стремление исправиться было тебе и вовсе неведомо. Как ты родился дерзким плутом, так плутом и умрешь. Но мы с тобою долго жили вместе, вместе охотились, сражались, проливали кровь, и мне кажется, нас связывает взаимная приязнь. По-своему мы даже любим друг друга. Я закрывал глаза на многие твои проступки и часто тебя выгораживал. Взамен я требовал только одного, и если бы ты мне этого не дал, я бы нашел для тебя другого Дэйла, и пусть бы он делал с тобою то, что счел бы нужным.
— Разве я когда-нибудь отказывал вам в этом, мой капитан?
— Пока нет. А теперь убери руку с седельной подушки, подыми ее и повторяй за мной: «Эта леди — моя госпожа, жена моего господина. Если я в чем-нибудь согрешу против нее, пусть Господь одобрит то, что сделает со мной мой хозяин».
Кровь бросилась ему в лицо. Пальцы, вцепившиеся н седельную подушку, медленно разжались.
— Запоздалое повиновение сродни мятежу, — сказал я. — Так что же, любезный, будешь ты подчиняться или нет?
Он поднял руку и повторил требуемые слова.
— А теперь поддерживай ее, как раньше, — приказал и поехал дальше, глядя вперед, на дорогу.
Через одну милю мистрис Перси шевельнулась и приподняла голову с моего плеча.
— Мы еще не в Джеймстауне? — промолвила она со вздохом, не совсем еще проснувшись. — О эти бесконечные деревья! Мне снилось, что я в Виндзоре [34]на соколиной охоте, а потом я вдруг очутилась в этом лесу… теперь я была лесной птичкой, вольной и оттого счастливой… Но тут на меня налетел коршун, сжал когтями — и я снова стала самой собой, а коршун превратился в… Ах, что и говорю? Это все спросонок… Слышите? Кто это там поет?
И правда, где-то впереди недалеко от нас звучный мужской голос выводил:
Вскоре деревья расступились, и мы, выехав на небольшую поляну, увидели того, кто пел эту песенку. Он лежал под дубом на мягкой травке, положив руки под голову, и глядел в летнее небо, голубеющее в просветах между ветвями. Одна нога его была закинута на другую, и на колене сидела белка, держа в лапках орех, а еще с полдюжины, словно игривые котята, сновали туда-сюда по его могучему телу. В нескольких шагах от певца паслась старая серая кляча, тощая, как скелет, с наколенными наростами на всех четырех ногах. Ее седло и уздечка висели на суку дуба, под которым отдыхал хозяин.
Тот между тем весело распевал:
— Добрый день, преподобный отец, — окликнул я его. — Сочиняете новый божественный гимн для воскресной службы?
Преподобный Джереми Спэрроу, нисколько не смутившись, осторожно стряхнул с себя белок, встал и подошел к нам.
— Пустяк, безделка, — объявил он, небрежно махнув рукой, — старая глупая песня, которая сама собой пришла мне на ум, оттого что небо нынче такое голубое, а листья — такие зеленые. Если бы вы подъехали чуть раньше или чуть позже, то вместо нее услыхали бы девяностый псалом. Добрый день, сударыня! Теперь я понимаю, почему мне вдруг захотелось петь — ведь ко мне приближалась сама королева мая [35].
— Вы, верно, держите путь в Джеймстаун? — спросил я. — Коли так, поезжайте с нами. Дикон, оседлай коня его преподобия.
— Оседлать его ты, конечно, можешь, приятель, — вмешался мастер Спэрроу, — ибо и он, и я уже довольно бездельничали, но боюсь, что за вашими лошадьми ему все равно не угнаться. Нет, мы с моим конем оба пойдем пешком.
— По-моему, вашему коню недолго осталось жить на этом свете, — сказал я, оглядывая его убогого росинанта [36], — но до Джеймстауна уже рукой подать. До тех пор он протянет.
Мастер Спэрроу уныло покачал головой.
— Я купил его неподалеку от Уэстовера у одного из здешних виноградарей-французов, — сказал он. Этот месье сидел на нем и нещадно колотил его дубинкой, потому что бедное создание не могло сдвинуться с места. Я поверг негодяя во прах, после чего мы с ним заключили сделку: он получил мой кошелек, а я — его коня. С тех пор мы с этой скотинкой бредем вместе, поскольку совесть не позволяет мне сесть на нее верхом. Вы читали басни Эзопа, капитан Перси?
— Читал и помню историю про старика, мальчика и осла, — отвечал я. — В конце концов пострадал осел. Вот что, друг мой, успокойте-ка вы свою не в меру щепетильную совесть, и пусть сей конь бледный [37]немного походит под седлом.
— Нет, капитан Перси, я на него не сяду, — с улыбкой сказал он. — Ибо, обладая душой слабой, жалкой и чувствительной, я, на свою беду, сложен как Геркулес или как лорд Уорик. Вот если бы я был щуплого телосложения или хотя бы весил столько же, сколько ваш слуга…
— Понимаю, — сказал я. — Дикон, отдай свою кобылу его преподобию, а сам садись на его коня и тихонько доставь этого скакуна в город. А если окажется, что он не в силах тебя снести, поведешь его на поводу.
Лицо мастера Спэрроу просветлело; он тотчас вскочил в седло и, ничуть не скрывая радости, принялся гарцевать на тропинке, поворачивая лошадь то вправо, то плево.
— Смотри, обращайся бережно с этим бедным животным, приятель, — добродушно крикнул он Дикону (тот был мрачнее тучи). — Доставь его тихим ходом в Джеймстаун и отведи к дому мастера Бака — это возле церкви.
— А что вы делаете в Джеймстауне? — спросил я, когда, оставив позади поляну, мы вступили под сень соснового бора. — Я слыхал, что вы поехали в Хенрикус, чтобы помочь преподобному Торпу в обращении индейцев.
— Да, — отвечал он, — поехал. Мне мнилось, что у меня есть призвание к миссионерской деятельности. Я был в этом совершенно уверен и уже видел себя в роли нового апостола язычников [38]. Из Хенрикуса я немедля отправился в лес, взяв с собою только индейца-переводчика, и за день пути добрался до индейской деревушки. Собрав вокруг себя всех ее обитателей, я сел на пригорке и начал читать и разъяснять им Нагорную проповедь [39]. Они слушали чинно, серьезно и внимательно, чем очень меня порадовали, и я уже думал, что спасение их душ близко. Так вот, кончаю я проповедь, и тут со своего места встает старый индеец и обращается ко мне с длинной речью. Я в ней, конечно, ничего не понял, но решил, что он приветствует и благодарит меня за весть о мире и благоволении. Потом он пригласил меня остаться и поприсутствовать на некоем увеселении, сути которого я не разобрал. Я остался, и ближе к вечеру меня с пышными церемониями привели на площадь в центре деревни. Там я увидел врытый в землю столб, окруженный кольцом из горящего хвороста. К столбу был привязан индеец, как мне пояснил мой переводчик, то был пленный воин из враждебного племени, обитающего за водопадом. Его руки и ноги были прикручены к столбу кожаными ремешками, продетыми сквозь дыры, прорезанные в предплечьях и лодыжках, все тело сплошь утыкано сосновыми щепками, пылающими, точно миниатюрные факелы, а на бритой голове стояло медное блюдо, полное раскаленных углей. Чуть поодаль от первого столба виднелся второй — к этому еще никого не привязали, и разложенный вокруг хворост не был зажжен. Как вы уже, наверное, догадались, я не стал дожидаться, пока мои хозяева зажгут его, а отломил дубовый сук и, орудуя им, как Самсон ослиной челюстью, поразил этих филистимлян. Их несчастной жертве уже ничем нельзя было помочь, но его мучителям я воздал сполна. И зря они старались, вкапывая тот второй столб и накладывая вокруг него хворост для своего адского пламени — все их труды пропали даром. Под конец я прыгнул в речку, на которой стояла их проклятая деревня, и благополучно уплыл, а на следующий день пошел к Джорджу Торпу и наотрез отказался от своей должности, поскольку в Писании нигде не сказано, что мы должны проповедовать слово Божие чертям. Вот когда Компания будет готова угостить их по-иному — сталью и свинцом, тогда пусть позовет меня. После этого я сел в лодку и поплыл в Джеймстаун, где узнал, что мой почтенный коллега, преподобный Бак, заболел малярией и совсем плох. В конце концов его отправили вверх по реке, надеясь, что смена климата восстановит его здоровье. Таким образом, паства его осталась без пастыря, и поскольку другого, более достойного священника взять было негде, губернатор и капитан Уэст поставили на это место меня, несмотря на все мои возражения. Кстати, дорогой сэр, где вы собираетесь остановиться?
34
Виндзор — летняя резиденция английских королей. Поблизости располагался Виндзорский лес.
35
Королева мая — девушка, избранная «королевой» в первомайских народных играх; коронуется венком из цветов.
37
Конь бледный — цитата, иронически вырванная из библейского контекста (Откровение Св. Иоанна Богослова, 6:8): «И я взглянул, и вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним…»
38
Так прозвали апостола Павла, который проповедовал Евангелие среди язычников в Греции и Риме, и обратил многих.
39
Нагорная проповедь — речь Иисуса Христа, обращенная к апостолам; в ней изложены основные социальные и морально-религиозные принципы христианства.